В готическом стиле писали лорд Булвер-Литтон — рассказы «Гленаллан» (Glenallan) и «Странная история» (A Strange Story), Томас Де Квинси — рассказ «Игральные кости» (The Dice), сэр Вальтер Скотт — все его уэверлийские романы, Уильям Годвин — «Калеб Вильямс» (Caleb Williams) и многие-многие другие.

Среди поэтов наибольший вклад в литературу ужасного внесли представители «Озерной школы» — Саути, Водсворт и Колридж. Каждый оставил незабываемый потусторонний образ: Роберт Саути — «Старуху из Беркли», Вильям Водсворт — «Люси Грей», Сэмюэл Колридж — «Старого морехода» и «Кристабель». Из поздних его стихотворений Эйно Райло выделял «Вину и печаль» и «Питера Белла».

Продолжая «озерную» тему, нельзя не упомянуть «четверку Женевского озера» и тот вклад, который она внесла в развитие готики. Супруги Шелли, Байрон и молодой врач Джон Полидори уже вторую неделю подряд не знали, чем занять себя, с унынием оглядывая размокшие озерные берега и прислушиваясь к нестихающему шуму дождя, колотящему в окна. Приглашение провести вечер на вилле русской графини Брюс пришлось как нельзя кстати, и гости не расходились до самого утра, по очереди читая рассказы из «Фантасмагорианы»,^[14] Впечатление от прочитанного было настолько сильным, что участники вечера решили попробовать собственные силы и написать что-либо похожее, тем более что погода ни к чему другому не располагала. Трое мужчин немедленно приступили к выполнению обещанного, а Мэри Шелли провела еще несколько вечеров в раздумьях, прежде чем ее посетил бледный образ создателя чудовищного Франкенштейна.

Первым с задачей справился доктор Полидори и представил собранию своего «Вампира». Джордж Байрон ограничился коротким отрывком, который так и не был закончен, и так же поступил Перси Биши Шелли: в одну ночь он написал четыре главы романа «Ассасины», но поутру почувствовал небывалую скуку и отложил писание. Итак, результатом чтения «Фантасмагорианы» явился полновесный роман «Франкенштейн» (1818), принадлежащий перу Мэри Шелли, и замечательная повесть «Вампир», с большим трудом опубликованная Джоном Полидори в 1819 году. Участие Байрона и Перси Биши Шелли в этом опыте потусторонней литературы в значительной степени способствовало благосклонному отношению британской публики к новорожденным монстрам. Хотя полагать их впервые появившимися на свет было бы неправильно. Создание Франкенштейна, по сути, представляло собой пересказ на европейский язык древней иудейской истории о Големе — человеке из глины, стихия которого — смерть и разрушение. Вампиры — или, правильнее, упыри и вурдалаки — с незапамятных времен существовали во всех славянских землях: можно с уверенностью утверждать, что у нас они с успехом заменяли столь обычные в британских замках привидения. Искажением своего имени они обязаны летописным свидетельствам венгерских монахов, писавших на родном языке и с трудом улавливавших славянские названия. Святые отцы и не представляли, какое детище выпускают в свет, когда с прилежанием переписывали предания о валахском князе Дракуле, ради прихоти умерщвлявшем невинных младенцев. Заметим, однако, что этот валахский правитель был действительным историческим лицом, но больше прославился своей жестокостью, чем вампирической склонностью. Его реальной предшественницей на вампирном поприще была Элизабет Бэтори, жена графа Ференца Надаши, смотрителя императорских конюшен и венгерского генерала. По свидетельству отца-иезуита Ласло Туроши (XVIII век), графиня Бэтори, боясь утратить свою привлекательность, каждую неделю купалась в ванне, наполненной кровью молодых девственниц. Шестьсот пятьдесят девушек стали ее жертвами, однако графине так и не удалось сохранить молодость.^[15]

Интересно отметить немаловажное обстоятельство, имевшее влияние на развитие готического романа: всякое новое порождение тьмы, реальное или вымышленное, с легкостью поселялось в угрюмых стенах замков и очень скоро становилось полноправным их обитателем. Старинные английские призраки, славянские упыри и восточные гулы были уже неотделимы от британского ландшафта. Естественно, возник вопрос классификации: что же такое настоящий готический роман и каковы его персонажи? Первая серьезная попытка разделить готический роман категориями ужаса принадлежит английскому литературоведу Эдит Биркхэд. В ее монографии «История ужаса: Исследование готического романа»^[16] это разделение выглядит следующим образом:

1. Готический роман (The Gothic Romance).

Представители: Хорас Уолпол, Клара Рив, Анна Летиция Барбальд, Мэри У. Шелли, доктор Натан Дрейк.^[17]

2. Роман напряжения и необъяснимой тревоги (The Novel of Suspense).

Представители: миссис Анна Радклиф.

3. Роман ужаса (The Novel of Terror).

Представители: Мэтью Грегори Льюис, Чарльз Мэтьюрин.

4. Восточная повесть ужаса (The Oriental Tale of Terror).

Представители: Уильям Бекфорд.

5. Сатира на роман ужаса (Satires on the Novel of Terror).

Представители: Джейн Остин, Томас Лав Пикок.

6. Короткая повесть ужаса (The Short Tale of Terror).

Представители: лорд Булвер-Литтон, Мэри У. Шелли.

Несколько особняком стоят работы Уильяма Годвина и сэра Вальтера Скотта. Замечательная история о письменах на стене, появившихся во время Бальтасарова пира, Книга Иова, легенды о потопе и вавилонской башне — все это, по мнению Эдит Биркхэд, тоже повести ужаса.

В этом ее полностью поддерживает британский философ Эдмунд Бёрк. В своей монографии «Исследование наших представлений о возвышенном и прекрасном» в главе «Ясность и туманность: как они воздействуют на чувства»^[18] он пишет: «В Книге Иова есть удивительно возвышенное место, и замечательно то, что вся его возвышенность проистекает из ужасающей неопределенности описываемого:

„Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей, объял меня ужас и трепет и потряс все кости мои. И дух прошел надо мною; дыбом стали волоса на мне. Он стал, но я не распознал вида его — только облик был перед глазами моими; тихое веяние, — и я слышу голос: „Человек праведнее ли Бога? и муж чище ли Творца своего?“»^[19]

Категорию ужасного Эдмунд Бёрк определяет следующим образом: «Чувство, которое вызывает в нас величие и возвышенность природы, властно завладевает нами и называется изумление (astonishment); и изумление есть такое состояние нашей души, в котором все ее движения замирают в предчувствии ужаса (horror)… Ни одно из чувств не может лишить наш мозг рассудочности и способности к действию в такой степени, в какой способен это сделать страх (fear). Потому что страх есть предчувствие боли или смерти, и по своему способу воздействия он