наличные деньги парень притаскивает полный рюкзак еды и напитков. Книжечка для записи расходов болтается у него на поясе, смешливые женские руки заносят туда разные небылицы. Цифры цен — плод буйной фантазии. А разницу они кладут себе в карман, эти любительницы посплетничать по мобильнику. Пожилой женщине, этой садовнице по любви, хочется ощущать, как люди растут, своими собственными руками выращивать молодых мужчин, пусть даже диких. Ей, между прочим, за семьдесят! Рот откроет — и ее не остановишь. Кроме того, с курами у нее беда. Они — всё, что ей удалось вырастить, живота своего не жалея. Раздувшись до неузнаваемости, птички валятся замертво прямо ей в руки. Кто-то, неведомый ей, совершает форменное преступление против этих тихих краев, едва согретых дыханием живности. А коровки и бычки в ответ — ни гу-гу, молчат, не мычат, и уж подавно не телятся. Молча терпит верная, но жалкая скотина. Мала животина. Где один терпит, там и другие сдюжат, ничего с ними не сделается. Когда тебя топчут ногами, этого терпеть нельзя. Женщина хочет высказать свое мнение и пообщаться. Надо же, такая старая, а туда же, дрожью исходит от жажды сочной жизни. Венец завоевательницы на себя нахлобучить хочет. Над животными измываться нехорошо. А я-то на что? И с головой у меня пока еще всё в порядке. Я бодра и резва вроде. Но нуждаюсь в заботе и уходе. Вот она уже и не одинока, много кому на руку такая опека. Слабоумные, уже не первой свежести крестьянские дочери выползают на зов из-под спуда, из своих заповедных углов. Что ж, они неплохо сохранились в своих сундуках — эти невостребованные сокровища. Жуки, волокущие непосильную ношу камней — что за грандиозный эксперимент над неотесанной живой природой, над самим творением разворачивается прямо на наших глазах! Одна такая слабоумная («дитя пьяной ночи») по имени Люци сгибается под непосильным гнетом чужого отпуска. Ее отец сдает комнаты внаем, причем очень удачно! Кому радость — кому слезы. Тупая до предела дочь неизвестно от кого: кляча-тяжеловоз — горестно до слез. Нашла ведь, как пользу приносить, идиотка. Деревня такой мусор из избы не выносит, она его в дело пускает, деревня сострадательна, деревня сама по себе, в деревне к каждому индивидуальный подход, деревня лопнет, да не отдаст, деревня — красавица наша писаная, в деревне каждый на виду. Деревня ничегошеньки на помойку не выбрасывает! И природе от этого хорошо. Природе это на пользу. Да и природа деревне тоже на пользу, если бы к тому же еще и вода горячая из крана текла! Ничего не идет в унитаз, сперва все соки надо выжать — а как же, выдоить всё до последней капельки. Дерьма наложить мы тоже успеем — мало не покажется, и вонью оскорбим, и запахами обложим. У Люци ума мало, зато сил полно. У нее все прямиком идет в мышцы, обходной путь — через мозги — тягомотный, да и чего ради? Она работает ради Христа. Тот же, ради кого она ни гроша не получает, висит в гостиных, прибитый к своей деревяшке, весь засиженный мухами: перекрестись, деточка, ради Христа! Ох уж эти живые миниатюры! Скучные, никчемушные, никомушные! Я про детей лучше скажу: я, слышь, парню-то недавно велик купил с получки, новенький совсем, а девчонке — мебель кукольную, ну, кухня там, и с посудой — полно всего. Все маленькое такое, ну просто крошечное, да. А теперь нет у меня ничего. Читать-то мне тяжело. Буквы едва вижу, печать мелкая. Ох уж припечатало меня так припечатало, тяжестью давит со всех сторон! Полная чаша, да не каши, а помоев кухонных — вот в них и валяйся. Пусть всего у тебя выше крыши, да рылом не вышел. Нет, не так все это. Дети же мне открытым текстом говорят: нам от тебя ничего брать нельзя. Папа. Мама не разрешает. Мы лучше листьями сухими играть будем, чем твоими подарками. И я, голова-то дурная, повел их за дом, на последнюю бодрящую порку, тестю и теще детские вопли слушать ни к чему. Вопли эти кошачьи. Кто добром не понимает — тому розга помогает, дело известное. Никаких чувств я при этом не испытывал. Жена в магазин пошла. А боженька почему-то не осенил невинных деток своей защитой, ангел-хранитель спал видно. Но спокойно-то он вряд ли спал, ресницами-то помаргивал во сне, видать. Теперь новый период у них в жизни начался, на здоровье! Скулеж душераздирающий, вой этот гадкий, потом руки начал я им выламывать, меня чуть не стошнило, тьфу, ну вот и детские косточки захрустели. Сучье племя. Девчонка вперед бросается, парня собой прикрывает — мол, я старше, мои косточки прочнее, на год дольше служат! Я потом-то пожалел, но в разговорах со мной полегче надо, полегче. До моего доброго нутра еще докопаться надо! На ощупь! Девчонку эту мать к жертвенности приучила, но только ради брата, и всё (на большее-то она неспособна). Всякие там красивые слова матери, типа доверием отвечать на доверие, и привели к тому, что дочь заслонкой служить должна, брата от отца закрывать. Черт побери! Природа приседает на корточки и прячется, когда в нее нацеливаются фотоаппаратом, так что потише, не рыпайтесь. Ты глянь-ка, лошадка идет! Новый человек, сдал экзамен и стал лесником. С помощью разных умных приборов и пламенного рвения он присматривает за гектаром леса. Он не курит, так что дереву пожарной опасности не несет. А жена на этот раз за семью замками, за семью печатями. Вы по-прежнему будете любить своего старого папочку, когда уедете в чужие края? Дети всё быстро забывают, даже раны. Иисус обнажал свои раны пред Отцом своим. Мы начнем еще раз всё заново, до этого ничего не было. А что мне осталось? Да пара пустяков: мозги как у ребенка плюс детская зубная щетка с присохшим червячком пасты. Быстро чистить зубки! Давно уж эти слова здесь не звучали. В глухих лесах родилась одна популярная песня, про то, как у жены был второй муж лесник и она уехала с ним в далекие тирольские края. Я зарежу этого пропитанного смолой убийцу животных. Лучше смолоду научиться понимать, когда человек нуждается в уходе; старая женщина, там, на горе, учится понимать это сейчас. Кровоточащие раны природы и на моих ладонях — дорогой спаситель, любимый оптовик (товар оптом: людей дурачить!). Эта суетливая страна, где все куда-то бегут, убивает меня, она меня вконец достала. Дети мне не нравятся. Меня от них просто выворачивает, а в результате — полное молчание (внезапно), никаких детских голосов перед домом, где все замусорено. Молчание — как в пластиковом контейнере. Велосипед со свистом уносится прочь в чужие края. Показ мод: коляска для куклы, последняя модель в уменьшенном виде. В своей постели я ложусь на спину, ведь на теле у меня, к сожалению, следы многочисленных тяжелых увечий, которые нанес мне лес. Он, этот лес, виновен во многих ужасающе подлых деяниях, хотя внешне, он, конечно, производит