молодая женщина с двумя рядами орденских планок, прикрепленных к светлой блузке. Рядом с ней сидел молодой авиационный офицер и смеялся.
Алексей почему-то вдруг откинулся к спинке сиденья с выражением мучительного напряжения на лице. Он что-то вспоминал.
— Что с тобой? — спросил я.
— Так, ничего, — ответил он, включая скорость.
Мы приехали за добрые полчаса до начала матча. Алексей стал задумчив. Долго и пристально рассматривал трибуны, и я заметил, что взгляд его устремлен к краю противоположной. Пригляделся и увидел женщину из БМВ…
Игра удивительно быстро кончилась. «Динамо» проиграло «Спартаку». Толпа разгоряченных болельщиков теснила нас к выходу. Вдруг я почувствовал, как Алексей сжал мою руку выше локтя. Невольно оглянулся: почти вплотную за нами шла она. — Внимание! — прошептал Алексей. Я замедлил шаг, и, когда у выхода толпа стала редеть, мы почти столкнулись с ней лицом к лицу. — А помните черный «шевроле»? — пропел Алексей, внезапно нагибаясь к ее уху. Она взглянула на него полными удивления глазами, а старший лейтенант строго сдвинул брови. — Так вот вы кто! — усмехнулась она, останавливаясь. — Сразу вас и не узнать! Володя, это тот, кто мою «эмку» шуранул! Старший лейтенант недоверчиво взглянул на Сорокина. Трудно представить майора с Золотой Звездой на груди простым шофером. — Не смотрите ревнивым взором молодого мужа, — пришел я на помощь Алексею. — Не такой уж молодой!… Если считать три года за год, то его стаж уже целых пятнадцать лет! — Она не скрывала откровенной насмешливости; очевидно, прошлое не было ни прощено, ни забыто, и ей доставляло удовольствие ощущение собственной независимости и, если угодно, превосходства над человеком, давняя встреча с которым не оставила добрых воспоминаний. — Да, годы прошли, — сказал Сорокин, видимо уловив, что одно его неосторожное слово может вызвать резкость. — Вы и тогда уже были Героем? — она смотрела на Сорокина немигающим, как писали бы сто лет назад, гипнотическим взглядом; весь ее облик олицетворял достоинство; и без того красивая, со стянутыми в пучок на затылке длинными золотисто-ржаными волосами, в эти мгновения она в своем затаенном гневе стала еще прекрасней. — Нет, это случилось позднее… — Позднее?! Вот как! Значит, оказалось, что вы человек еще не до конца потерянный?… — А вы уже тогда произнесли мне приговор? Она весело, пожалуй, чрезмерно весело рассмеялась. — Вы, оказывается, догадливый! Да, это был мой первый приговор. Тогда я и не знала, что стану народным судьей. — Вы народный судья? — Представьте! И, если вы попадетесь мне, не надейтесь на снисхождение. Особенно, если вашей жертвой окажется девушка, машину которой вы тараните на пустынной дороге. — Буду молить бога, чтобы он избавил меня от такой опасной встречи. Но вы, Маша, ко мне несправедливы. Я ведь, помните, сам предложил ехать в мой гараж. — Прекрасно помню… — В гараже я сразу же позвал механика. Было это? — Разве механик разбил мою машину? — Я спрашиваю, позвал ли я механика или нет?… — Маша! — подал голос старший лейтенант; начавшееся препирательство казалось ему бессмысленным. Но теперь уже далекое переживание, потерявшее сколько-нибудь важное значение, ничтожное событие, меньше капли в пучине действительно необъятных событий совсем еще недавней войны, продолжало волновать обоих, и они словно перенеслись в прошлое. — Да, позвал!… Но вы стояли в сторонке с чистенькими ручками и благополучнейшим галстучком… — Вы презирали мой галстук? — Нет, вас! Прячущегося от войны. — Маша! — снова подал голос старший лейтенант. — Прекрати!… Но она словно не слышала. — Да! Презирала!… Не хотела принимать от вас никакой помощи!… А вообще, — она вдруг весело улыбнулась и обернулась к старшему лейтенанту. — Где же ты? А вообще-то я вам очень благодарна. Вот мой Володечка!… Из-за вас я с ним встретилась… Пока комдива долечивали, мы с ним во дворе госпиталя машину ремонтировали. Володечка тоже там по легкому ранению лежал. Старший лейтенант вымученно улыбнулся. — Да, пришлось повозиться, — проговорил он. Разговор замирал. Так истончается струя, текущая из где-то перекрытого водопровода, и вот уже из крана капают капли, и то последние… — Как жаль, что все так получилось, — сказал Сорокин. Она не ответила. Помолчала несколько мгновений, а затем, взяв под руку своего старшего лейтенанта, отчужденно, словно сразу забыв о Сорокине, кивнула ему и мельком мне и пошла к своему стоявшему неподалеку БМВ. Сорокин проводил ее долгим взглядом и только тяжко вздохнул за моей спиной. Больше мы о ней не сказали ни слова, но теперь, как бы озаренная новым светом, предо мной предстала вся жизнь Алексея Сорокина, начиная с того памятного утра, когда мы с ним впервые встретились на Курской дуге. Может быть, тогда он еще и сам до конца не осознавал, что заставило его отказаться от надежной брони, обеспечивавшей ему спокойную жизнь до конца войны.
В кафе на пятнадцатом этаже гостиницы «Москва» было тесно, мы разыскали маленький столик около самого барьера, за которым простирались бесконечные крыши огромного города. Отсюда были видны кремлевский двор и башни с рубиновыми звездами, строго возвышающимися на фоне светлого неба, озаренного последними лучами заходящего солнца. Москва быстро погружалась в темноту. Уже скрылись очертания домов и, начиная от подножия гостиницы, во все стороны рассыпались бесчисленные огни. Кремлевские звезды светились ровным пурпурным светом, и казалось, что они сделаны из красного бархата. Свежий ветерок освежал разгоряченные лица. Душная июньская ночь здесь наверху была спокойной. Мы смотрели на город, как ночью смотрят со скал в море, в волнах которого переливаются отраженные звезды.
Игра удивительно быстро кончилась. «Динамо» проиграло «Спартаку». Толпа разгоряченных болельщиков теснила нас к выходу. Вдруг я почувствовал, как Алексей сжал мою руку выше локтя. Невольно оглянулся: почти вплотную за нами шла она. — Внимание! — прошептал Алексей. Я замедлил шаг, и, когда у выхода толпа стала редеть, мы почти столкнулись с ней лицом к лицу. — А помните черный «шевроле»? — пропел Алексей, внезапно нагибаясь к ее уху. Она взглянула на него полными удивления глазами, а старший лейтенант строго сдвинул брови. — Так вот вы кто! — усмехнулась она, останавливаясь. — Сразу вас и не узнать! Володя, это тот, кто мою «эмку» шуранул! Старший лейтенант недоверчиво взглянул на Сорокина. Трудно представить майора с Золотой Звездой на груди простым шофером. — Не смотрите ревнивым взором молодого мужа, — пришел я на помощь Алексею. — Не такой уж молодой!… Если считать три года за год, то его стаж уже целых пятнадцать лет! — Она не скрывала откровенной насмешливости; очевидно, прошлое не было ни прощено, ни забыто, и ей доставляло удовольствие ощущение собственной независимости и, если угодно, превосходства над человеком, давняя встреча с которым не оставила добрых воспоминаний. — Да, годы прошли, — сказал Сорокин, видимо уловив, что одно его неосторожное слово может вызвать резкость. — Вы и тогда уже были Героем? — она смотрела на Сорокина немигающим, как писали бы сто лет назад, гипнотическим взглядом; весь ее облик олицетворял достоинство; и без того красивая, со стянутыми в пучок на затылке длинными золотисто-ржаными волосами, в эти мгновения она в своем затаенном гневе стала еще прекрасней. — Нет, это случилось позднее… — Позднее?! Вот как! Значит, оказалось, что вы человек еще не до конца потерянный?… — А вы уже тогда произнесли мне приговор? Она весело, пожалуй, чрезмерно весело рассмеялась. — Вы, оказывается, догадливый! Да, это был мой первый приговор. Тогда я и не знала, что стану народным судьей. — Вы народный судья? — Представьте! И, если вы попадетесь мне, не надейтесь на снисхождение. Особенно, если вашей жертвой окажется девушка, машину которой вы тараните на пустынной дороге. — Буду молить бога, чтобы он избавил меня от такой опасной встречи. Но вы, Маша, ко мне несправедливы. Я ведь, помните, сам предложил ехать в мой гараж. — Прекрасно помню… — В гараже я сразу же позвал механика. Было это? — Разве механик разбил мою машину? — Я спрашиваю, позвал ли я механика или нет?… — Маша! — подал голос старший лейтенант; начавшееся препирательство казалось ему бессмысленным. Но теперь уже далекое переживание, потерявшее сколько-нибудь важное значение, ничтожное событие, меньше капли в пучине действительно необъятных событий совсем еще недавней войны, продолжало волновать обоих, и они словно перенеслись в прошлое. — Да, позвал!… Но вы стояли в сторонке с чистенькими ручками и благополучнейшим галстучком… — Вы презирали мой галстук? — Нет, вас! Прячущегося от войны. — Маша! — снова подал голос старший лейтенант. — Прекрати!… Но она словно не слышала. — Да! Презирала!… Не хотела принимать от вас никакой помощи!… А вообще, — она вдруг весело улыбнулась и обернулась к старшему лейтенанту. — Где же ты? А вообще-то я вам очень благодарна. Вот мой Володечка!… Из-за вас я с ним встретилась… Пока комдива долечивали, мы с ним во дворе госпиталя машину ремонтировали. Володечка тоже там по легкому ранению лежал. Старший лейтенант вымученно улыбнулся. — Да, пришлось повозиться, — проговорил он. Разговор замирал. Так истончается струя, текущая из где-то перекрытого водопровода, и вот уже из крана капают капли, и то последние… — Как жаль, что все так получилось, — сказал Сорокин. Она не ответила. Помолчала несколько мгновений, а затем, взяв под руку своего старшего лейтенанта, отчужденно, словно сразу забыв о Сорокине, кивнула ему и мельком мне и пошла к своему стоявшему неподалеку БМВ. Сорокин проводил ее долгим взглядом и только тяжко вздохнул за моей спиной. Больше мы о ней не сказали ни слова, но теперь, как бы озаренная новым светом, предо мной предстала вся жизнь Алексея Сорокина, начиная с того памятного утра, когда мы с ним впервые встретились на Курской дуге. Может быть, тогда он еще и сам до конца не осознавал, что заставило его отказаться от надежной брони, обеспечивавшей ему спокойную жизнь до конца войны.
В кафе на пятнадцатом этаже гостиницы «Москва» было тесно, мы разыскали маленький столик около самого барьера, за которым простирались бесконечные крыши огромного города. Отсюда были видны кремлевский двор и башни с рубиновыми звездами, строго возвышающимися на фоне светлого неба, озаренного последними лучами заходящего солнца. Москва быстро погружалась в темноту. Уже скрылись очертания домов и, начиная от подножия гостиницы, во все стороны рассыпались бесчисленные огни. Кремлевские звезды светились ровным пурпурным светом, и казалось, что они сделаны из красного бархата. Свежий ветерок освежал разгоряченные лица. Душная июньская ночь здесь наверху была спокойной. Мы смотрели на город, как ночью смотрят со скал в море, в волнах которого переливаются отраженные звезды.