Алиса согласилась на предложение американской компании и эмигрировала в Нью-Йорк, где, по контракту, должна была проработать три года гувернанткой, чтобы возместить расходы компании на перевоз и предоставленное жилье. Вот так и случилось, что Алисе пришлось три года жить и по пятнадцать часов в день готовить, стирать, гладить и убирать в квартире на Парк-авеню, где обитала семья из пяти человек.

Отработав три года, Алиса устроилась на курсы программистов, которые с успехом и закончила. Познакомились мы с ней в «Стивенс Ассошиейтс», крупной архитектурной компании, в которой мы оба служили. Одинокие и неустроенные (я приехал в Нью-Йорк из захолустного городка Толело, что в штате Огайо), мы приглянулись друг другу с первого взгляда и год спустя поженились.

Алиса всей душой мечтала об обители посреди зелени или, хотя бы — о крохотном собственном садике. Поэтому, сложив свои скудные сбережения, мы внесли первый взнос за домик в Телтоне. Будущее нас не особенно тревожило, мы были молоды и преисполнены самых радужных надежд и смелых замыслов. Детей мы обожали и решили, что заведем их целую кучу, чтобы отдать им всю любовь и тепло, которых были лишены сами в собственном детстве.

Однако прошло почти четыре года, а дети не появлялись. Мы потратили уйму денег на врачей и специалистов, но, кроме заверений, что у нас с женой все в полном порядке, так ничего от них и не дождались.

Когда появилась на свет Полли, ситуация была критической — жизнь Алисы висела на волоске. Пришлось делать кесарево сечение, после которого развились осложнения, заставившие Алису провести в больнице ещё пять недель. Врачи уверяли, что больше детей у нас не будет. Увы, жизнь подтвердила их правоту.

На службу я опоздал на целых двадцать минут. Фриц Мейсон съехидничал по этому поводу, а я ответил колкостью. Он удивленно заметил, что уж больно я обидчив сегодня. В ответ я уже в совсем резкой форме послал его к дьяволу.

Фриц метнул на меня удивленный взгляд, но я смолчал. Я прекрасно понимал, что должен извиниться или хотя бы объяснить причину своего раздражения, но так и не собрался с духом. Пришпилив к доске ватманский лист, я погрузился в изучение планов. Из оцепенения меня вывел голос Фрица:

— Что случилось, Джонни?

— Что? — встрепенулся я.

— Ты уже десять минут таращишься на этот план.

— Неужели?

— Я просто забеспокоился…

В этот миг зазвонил телефон. Фриц снял трубку, потом протянул её мне.

— Тебя, Джонни, — сказал он.

Я поднес трубку к уху.

— Алло?

Молчание.

— Алло! — сказал я. — Потом, ещё громче: — Алло!

Я уже собрался было положить трубку, когда незнакомый гортанный голос прохрипел:

— Кэмбер?

— Да, это Джон Кэмбер, — произнес я. — А кто это говорит?

— Ты меня не знаешь, Кэмбер. Старик был мой отец.

— Какой старик? Вы уверены, что вам нужен именно я? Меня зовут Джон Кэмбер.

— Я знаю, Кэмбер.

— Так чего вы от меня хотите? Кто вы?

— Моя фамилия Шлакман. Это тебе о чем-нибудь говорит?

У меня перехватило дыхание. Я беспомощно оглянулся на Фрица, который смотрел на меня в упор. Перехватив мой взгляд, он потупил глаза и погрузился в работу.

— Шлакман, — повторил гортанный голос.

— Да…

— Ганс Шлакман.

— Чего вы хотите? — пролепетал я.

— Я хочу с тобой поговорить, Кэмбер.

— О чем?

— О делах, Кэмбер. О разных делах.

— Мне не о чем с вами разговаривать. Как я узнаю, что вы тот, за кого себя выдаете?

— Поверь уж мне на слово, Кэмбер. Что случилось со стариком? Он упал? Его кто-нибудь столкнул? Расскажи мне, как он кончил.

— Я не могу говорить с вами по телефону.

— А ключ, Кэмбер? Я слышал, что он достался тебе.

— Я не могу с вами говорить, — беспомощно произнес я и положил трубку. Потом кинул взгляд на Фрица. Он казался по уши погруженным в работу. Я взял карандаш, но рука предательски дрожала. Телефон продребезжал снова. Я услышал тот же голос.

— Кэмбер?

— Да.

— Не пытайся от меня отделаться, ублюдок. Усек? Не смей вешать трубку.

— Я не знаю, кто вы такой, и не понимаю, о чем вы говорите.

— Это тебе не бирюльки, Кэмбер. Это серьезная игра. Ты ввязался в опасное дело. Усек? Не будь козлом — не рассчитывай, что у тебя что-нибудь выгорит. Ты ведь уже встречался с Энджи?

Я слушал, судорожно дыша.

— Я тебе кое-что расскажу про Энджи. На первый взгляд, он не кажется таким опасным. Он ведь выглядит, как былинка, которая от ветра переломится. Так вот, Кэмбер, это не так. Энджи ходит без пушки, он носит с собой только кастет и консервный нож. Так вот, тебя вывернет наизнанку, если ты увидишь, как он ими пользуется. То, что сделал поезд с моим отцом, ничто по сравнению с тем, что делает Энджи со своими жертвами. Будь умницей, Джонни. Будь умницей. Я, например, давно в облаках не витаю. И слез над своим стариком не лью. Да, он предпочел свести счеты с жизнью таким тяжким образом. В жизни ему крепко досталось. Если бы нам с тобой давали доллар за всякий раз, когда мой старикан ввязывался в какую-нибудь свару, Рокфеллер просил бы у нас милостыню. Ну да ладно, речь не об этом, Джонни. Суть в том, что я должен с тобой поговорить. И, чем скорее, тем лучше. Для тебя. Ключ у тебя. Ты теперь на мушке. Знаешь, что такое — быть на мушке? Это значит, что все на тебя охотятся, а тебе и прикрыться нечем. Кроме ключа.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — прошептал я.

— Брось ты мне лапшу на уши вешать, Джонни! Я же тебе добра хочу. Кроме меня, тебе некому помочь. Так что давай потолкуем.

Я положил трубку. Видя, как я тупо уставился перед собой, Фриц спросил:

— Неприятности, Джонни?

Я потряс головой. Я пока и сам не представлял, во что влип. Названия этому не было, хотя бы потому, что это просто не могло случиться. Или случилось, но не со мной. Не с Джонни Кэмбером.

— Меня подловили на этой чертовой дымовой трубе, — сказал Фриц. — И теперь я только сплю и вижу это здание в две мили высотой, что так мечтал построить Фрэнк Ллойд Райт{Знаменитый американский архитектор (1869–1959).}. Еще ребенком я решил, что непременно возведу его. Я обожал этого старикана. Мне посчастливилось с ним познакомиться. Знаешь, какой он был, Джонни?

— Нет, — замогильным голосом откликнулся я. — Не знаю.

— Он был настоящей личностью, — мечтательно вздохнул Фриц. — Цивилизованной личностью. Точнее так: он был единственным человеком в мире пещерных дикарей.

Фрэнк Яффи вызвал меня в свой кабинет. Это был жесткий и требовательный, но на редкость доброжелательный человек. Они со Стермом изначально распределили роли так: Стерм рычал и топал ногами, а Яффи уговаривал и сглаживал острые углы. Поскольку платили нам жалкие гроши, а требовали чересчур много, такое разделение было