говорил исключительно на примитивном слэнге. Почему — вопрос особый.

Мейден, в отличие от Валькирии, — столичный житель. Ему вроде бы и незачем пробивать себе дорогу из провинции в культурный центр любой ценой. У него другая проблема, тоже в известной мере характерная для русской молодежи. До нашей роковой встречи он не знал, на что себя употребить.

Тоже, если вдуматься, трагедия: сильная и активная личность в состоянии вынужденного простоя. И давайте не будем про школьную учебу! Мейден и его одноклассники прекрасно понимали, что им после выпускного бала одна дорога — на биржу труда. Школа профессии не дает. Она вообще мало что дает — давайте посмотрим еще раз правде в глаза и вспомним, кто последние тридцать лет шел в преподаватели. Только тот, кто уж вовсе никак не смог отвертеться от распределения. Плюс тот факт, что учителей-мужчин в русских рижских школах можно по пальцам перечесть.

Такой школьничек, как Мейден, строго говоря, не мог надеяться ни на поступление в вуз, ни на работу. Знаний он получил — минимум (имею в виду обязательные и никому не нужные школьные знания), особых связей мама-врач не имела, а папы у них уже давно не было. Но человек осознавал свою силу и свои организаторские способности! Он решил стать самым видным, ярким и крутым в музыкальной тусовке! Чего на этом тернистом пути Мейден только не перепробовал…

Вот на пробу один из продиктованных им рецептов.

Молочко

Взять три с половиной литра молока, наполнить емкость полностью коноплей до упора, залить молоком, на литр молока — чайную ложку соды без горки (она — катализатор, без соды молоко не действует), сливочное масло — двести граммов, все это варится два-три часа. Можно пять, если жить надоело. Чем больше уварится — тем сильнее. Норма — триста граммов. Можно добавить сгущенку с сахаром, можно сухой чай, он тоже служит катализатором. Действует в течение двенадцати часов. Эффект наступает через полчаса-час.

Судя по этому тошнотворному средству, в Латвии выращивают-таки коноплю. Это, очевидно, народное лакомство, а вот колеса и ампулы — привозные.

Бог уберег парня — все перепробовав, он пришел к выводу, что идеальный для него вариант — обыкновенное пиво. Впрочем, этого добра у нас множество сортов, есть что сравнивать. Что касается Бога — пишу не для красного словца. Мой воспитанник в детстве часто проводил целые дни в православном женском монастыре у тети, посещение литургии и причастие для него — вещи привычные и вполне естественные. А когда я предложила заказать молебен и попросить какого-нибудь великомученика, чтобы в голове у Мейдена улеглись наконец синтаксис и орфография, именно он с лету назвал необходимого святого — и это оказался преподобный Сергий Радонежский.

Вот у этого-то покрытого дорогими татуировками, с пятнадцати лет имеющего разнообразных подруг, прошедшего сквозь кастрюли с коноплей и прочую дрянь гражданина оказался талант на заголовки. Он их придумывал моментально и очень метко. Разумеется, после второго или третьего опубликованного материала Мейден вообразил себя ведущим журналистом русской прессы Латвии.

Главное в воспитании — вовремя подвесить морковку. Знаете способ заставить осла быстрее перебирать копытами? Есть даже картинка, изображающая Ходжу Насреддина, едущего на осле с удочкой в руках. На крючке перед самым ослиным носом болтается морковка. И бедное животное безнадежно пытается ее догнать и словить… Я к тому клоню, что расписала Мейдену его светлое будущее на сорок лет вперед — при условии, что он поступит на филологический факультет нашего университета и даже закончит его.

Почему филологический? Потому что журналистике у нас обучают только на государственном языке. Или же в Балтийском институте за немалые деньги. Мейден говорит по-латышски, он даже был бы в состоянии законспектировать лекцию, одна беда — судя по теперешнему состоянию латышской журналистики, этих господ никто писать не учил. Я за пять лет немало ее перевела — и очень редко попадался материал, который не был бы заунывен, многословен, начат во здравие и окончен за упокой.

Клянусь собаками — он поступил в университет!

Я решила, что взяли его туда за экзотику, — все-таки виски выбритые, хвостик, пять колечек в ухе, такие туда не часто приходят. И стала ждать провала на первой сессии. Он ее сдал. Я решила, что это — случайность, но он сдал и летнюю сессию. Даже стипендию будет получать! А стипендия — семь латов. Двенадцать долларов и шесть центов, однако. Около двадцати бутылок пива.

Но еще до того, как он расправился с зимней сессией, прозвучали эти роковые слова: «Черный понедельник»…

Моя соседка уехала навестить внука и вернулась расстроенная. Десятилетний мальчишка совершил нечто, за что его и ругать вроде бы грешно.

Его отец, соседкин сын, наполовину русский, наполовину украинец. А его мама — чистокровная латышка. При разводе ребенка, естественно, отдали маме. А мама, как только он дорос до школьного возраста, сплавила его в интернат.

До интерната с немалым опозданием докатилась волна крутого национализма.

И вот приезжает соседка, просит позвать внучка Володю, а мальчишка выскакивает к ней взъерошенный и в прескверном настроении.

— Ты, бабуль, больше меня Володей не зови! Говори, чтобы позвали Валдиса! А то они кричат: «Твоя русская бабка приехала!»

Бабушке нетрудно — она смирит возмущение и в следующий раз уже не станет при посторонних называть внука Володей. Пусть будет Валдис… пусть… ему же тут жить… пусть уж будет Валдис…

Она рассказала эту историю, а я насторожилась — похоже, в этом интернате растят вольнолюбивых швейцаров…

Со времен восторженного почитателя вольности Карамзина кое-что изменилось. «Швейцар» в русском языке — уже не суровый горец с двухметровым луком, пробивающий за полмили яблоко, лежащее на голове родного сына. Это дядя в мундире с золотыми пуговицами. Век назад такие мундиры генералы носили. А теперь в них с почтительным поклончиком двери в кабак отворяют. Шутница, однако, матушка-история… И над мундиром подшутила, и над словом.

Когда коренное население Латвии, поддержанное некоренным, боролось за свободу и независимость, всякая романтическая символика в ход шла. На улице можно было встретить даму семидесяти лет от роду, у которой седые и давно позабывшие парикмахерскую руку волосы были обхвачены, как у хиппи, хайрешником — только ленточка была не кожаной, а тканой, что ли, и красно-бело-красной, как довоенный латвийский флаг. А «аусеклисы» тогда выпускали миллионами. «Аусеклис» — это восьмиконечный крест-звездочка. Их тоже, разумеется,