ног лежал раненный по его вине человек. И жизнь его висела на волоске.

Олег, вдруг, вспомнил, как ненавидел полковника там, в «кунге», как хотел швырнуть ему в лицо рапорт об увольнении, и почувствовал, что лицо заливает багровая едкая щелочь. И он отвернулся, словно полковник в своем небытии мог прочитать его мысли, узнать о том его малодушии.

«Как я мог? Господи, какой же я идиот…»

Жалость к Маринину, стыд перед ним за свою слабость, и невозможность что-либо изменить — душили Кудрявцева, подступившим к горлу полынным комком, застили глаза нежданной солью. Он чувствовал, что вот — вот расплачется, от унижения и собственного бессилия.

Неожиданно, в сумеречном освещении кабины, Олег увидел, как у Маринина дрогнули веки, и через мгновение тот открыл глаза. Медленно и тяжело осмотрелся. Увидел Васильченкоа. Слабо шевельнул рукой.

Васильченко заметил это движение и, кривясь от боли, наклонился над Марининым, приложил ухо к его губам… Тот что-то прошептал ему в самое ухо. Васильченко повернул к нему лицо, что-то проговорил, мотнув головой в сторону Олега. И на лице Маринина вдруг появилось устало — безмятежное выражение. Он словно сбросил с плеч какой-то давивший его груз. Потом он вновь открыл глаза, нашел взглядом Олега и так же приглашающе шевельнул пальцами.

Олег встал со своего места и опустился на колени рядом с носилками. Наклонился над Марининым.

— Слушай сюда, Кудрявцев! — услышал он сквозь мерный свист движков, срывающийся хриплый шепот. — Сломаешься, ляжешь — грош тебе цена! Так и будешь окурком. Не ссы! Прорвемся…

Потом Маринин вновь впал в забытье…

…Олег, сидел у круглого иллюминатора и смотрел в ночь. И огромная ночь, опустившаяся над миром, смотрела на него. Он был малой песчинкой, искрой летевшей в ледяной высоте. Искрой, навсегда потерявшей свой костер, утратившей рай, скользящей от огненного, светлого рождения во тьму, к неизбежному небытию.

И в этой темноте, одинокий и беззащитный он, вдруг, впервые в жизни ощутил свою конечность на этой земле. Он понял, что однажды умрет. И навсегда потерял бессмертие…

Неожиданно лица Олега коснулось, что-то легкое как осенняя паутинка или чей-то выдох. Это душа убитого им чеченца прощалась с прахом земной жизни, и в последнем своем полете, с немым удивлением, заглянула в лицо своего убийцы. Но он даже не заметил этого касания и лишь досадливо сморгнул, избавляясь от неприятной не то соринки, не то волоска на реснице.

…Уже на посадке, он вдруг вспомнил изумленное, сведенное страхом смерти лицо чеченца, которого он убил.

Но ни жалости, ни горечи, не стыда в Кудрявцеве уже не было…