выучить, — слушно обтараторил Круня.

— Пущай — согласились гномы, — но гора наша высокая, смертному проходимцу не вскарабкаться. А мы, гномы синегорые, забесплатно аренду лестницы не задарим.

— И чего, браты, вам за то требно?

— А вот чего, — сказали гномы, — округ ландшафта нашего два лысых холма громостятся. Посерёд красотов натурочных те плешевины несуразятся. Изваяйте на тех нелепищах малогорки синявые, чтоб они как дитяшки большой горы мнились.

— Гаразд! — согласился Круня, — подавайте песку да кувалды.

Круня выбрал себе плешивину ближе к лесу. А Сенька стал ту, что к горе недолёк ковыривать. К вечеру плешивин как совсем не было. Пришли гномы на работу смотреть и с удивленья на зады хлопнулись. Крунина горка их натурностью поразила, будто её сами гномы делали и Перун молнией обточил. Будто с рождения мира эта синявка стояла, а уж потом великая сёстра её явилась.

А как хозяи работу Сеньки завидели — завихрилось в башке их гномической, аж пузы взболели от смехонины. Малогорка та была в форме куба слеплена и пейзажу местному, как кобыле свинячий хвост.

— Некрасивую гору сделал, ученик аруновый, — сказали гномы в нашем деле красивь главное. Ну на том за труды спасибо, что своим ремеслом извесёлил. За тобой, ученик Синегорыча, будет у нас должок.

И свистнули гномычи братьям, что на верхотурах горы сидели, чтобы те лестницу для гостимцев бросили.

Влезли Крунюшка с Сенькой на высину, а там замок стоит белокаменный красоты неописанной. Навстречу им волхач Аруня Синегорович вышел, и баюкнул Круня, до пояса поклонившись:

— Давно не видел тебя, Протопович, как жизнь проживаешь, как жена миловидушка, что в вашем лесу обо всём слыхивать?

— Живём хорошо, в лесе как завсегда ладно, а Юльвинишна моя сурпризу тебе воздарить наказывала.

С теми словами порылся Протопыч в котомочке и оттуда пирог чёрносмородинный вытащил.

— Вот тебе дрожжевятина, Шаней моей печёная, а это Сенька-Джон, ученишник твой нынешний.

— За хавь спасибо, — сказал Синегорович, — а про Сеньку вашего я от духов горных за много лет знаю. Дам тебе, Круня, за труд от меня подарочеки — фонарь-керосинь нескончаемый. В пути да в хозяйстве переспособится. Теперь ступай к дому сваму, а про энтого Джона я сам уж побеспокоюсь.

Чомкнул Круня сопутника во небритый щёк, да покарабкался восвояси.

И остался Сенька в белокаменном замке жить. Как обвыкся в местности новоявленной, созвал его Синегорович в магический кабинет. И предстал перед ним Сенька выспамшись.

— Чтоб ты по-руську гугукать науськался и науку мою внять через слова был способен, требно тебя в прошлую жисть сознанием окунуть. Ведь до смерти своей предыдущей ты у нас в Руссее родился.

— Сказал то Аруня и видя, что Сенька его не дуже кумекает, решил сразу к делу гипнозному обспешиться. Посадил его на диванчик и вказал внимательно звуки слушать. А сам взял бубен шамановский и давай волшебную ритмь выстукивать. В кабинете заморская благовонь курилась, что монахи индейские Аруне по дружбе пересылали, по углам свечи ароматные пламенелись, а под звон бубенный Синегорович заклятую песнь горланил.

И увидел Сенька свою жисть прошлую, в которой был жрецом-чародеем славяноведическим. Менталитетом росейским так глубоко проникся, что руську мовь до конца самого понял. Разве язык его с детства к другой мове натренирован и хрящи давно говорильные затвердели. С того дня стал он блестяще по-русски шпрехать, но с акцентом едва заметным.

В следующий урок Арун наказал Сеньке забыть всё, что умрёт, а что останется из того праха выделить. Долго пыжился — думал Сенька-Джон и через месяц назвал учителю своё заключение:

— Понял я, что в одной только природице могу быть уверен. В любом обстоятельстве ясно, что за вечером придёт ночь, а за ней день. Что за осенью будет зима. А за весной — лето.

— Коловращение — то есть закон великий, — сказал, обрадовавшись, Синегорович — и ты не задаром его приметил. А следует ему всё живое: и медведь, и леший, и человек. Дни да времена года из-за кручения земли меняются. И кручением тем закон правит. Закон-царь, поставленный Вышним на космическое хозяйство. А мы, земное живьё, — существа глупые и разумные, должны то хозяйство оберегать.

Что рождается, то в свой срок и разрушится, один закон не изменится. Что стробоскопом тем жизненным управляет. Тем самым, жисть — то лампочка, а закон — механизм, что энту лампочку моргать принуждает.

— А что ж по-твоему дискотека? — захикал, расслышав промовь, Сенька.

— А дискотека — судьба, в которой по-разному кажный в одном ритме плясать должен — без всякого смеху сказал Аруня.

Закон нужно прознать, потом на себе постигнуть, а дальше к нему приладиться, чтоб ничего в тебе супротив природы не возмущалось.

Завтра пойдёшь к гномам на услужение. В том для тебя немалая польза будет, к тому же должок у них за тобой числится.

Вспомнил Сенька как гномы над ним хикали и взбеспокоился.

— Не хочу я к тем насмешникам шаркаться, да и какая польза в том для ученья будет ихни насыпи цементировать?

— Насыпи делать — то их задача — заспокоил его Синегорович. К такой работе ты не слишком уж приспособлен. Найдётся у них под тебя дело. А сущности они чистые. Не гляди, что иначе тебе в раз первой чудилось. Это ты из своей вредности гномов не скумекал, а как с любовью к ним относиться станешь, они такой же возврат и тебе отплатят. На то и есть эмоций коловращение. Кажная думь в обратку тебе денется — хорошая и плохая — всё одно по башке хряпнет.

Утром гномы сами пришли за Сенькой и сразу задание перед ним поставили.

— За десяток километража есть деревни Буряк и Калиновка. Меж ними река Маша проистекает. Сто лет те деревни меж собой бьются, и не может война искончиться потому, как соседи реку подразделяют. Кажный присвоить её себе хочет. Оттого Маша вся от кровей красная. И вода у ней кровью пахнет.

— А откуда ж у них столько солдат взялось, раз целый век насмерть колошматятся? — взлюбопытился Сенька.

— В том и дело, что их два осталось, а победить друг — дружку не можут.

— А вам оттого какое дело? Ваша работа камни да горы строить.

— Один рукав Маши за Синей горой течёт. Если военство поганое не окончится, то всем нам от той заразы капут будет. Злобья от них столько по воздуху сеется, что ужо звери лесные грызться друг с другом начали, — сказали гномы и поёжились неприятно.

— И на что ваш ужастик личности моей сдался? — проехидничал Сенька Джон, неприятность подозревая.

— Ты человек, — отозвались гномы, — и всё человечье тебе понятно. Загрубели души воимщиков, глаза пеленой задвинулись — духов