некоторого стыда — неудобство, нередко угадываемое теми, с кем мне предстояло вступить в финансовые отношения, и служившее источником бесчисленных замешательств. Но он желал говорить отнюдь не о деньгах. Ах, если бы только о них! Если бы финансовые отношения остались единственными, в которые мы с ним вступили. «Верни вчерашний день, — как тонко подметил поэт, — и ты с ним вместе двенадцать тысяч воинов вернешь»^[2]. Но этому не суждено было сбыться, а прошлое не изменишь по желанию. Итак, он заговорил о ней.

— Видите ли, миссис Крэг, я должен предупредить вас, что я не один.

Быть может, всему виной британский акцент, усыпивший мою бдительность? Не он ли оказался тем призрачным фимиамом, что одурманил меня вплоть до горького пробуждения? Судить не берусь. Скажу лишь, что я ему доверилась.

— Не один? —  осведомилась я. —  У вас есть спутник, с которым вы путешествуете? Джентльмен?

— Нет, миссис Крэг, юная леди, моя подопечная… Мисс Лопез.

— Но боюсь, мистер Коффин, что в данный момент у меня только одна свободная комната.

— О, мы можем жить вместе, миссис Крэг, в этой комнате. Видите ли, ей всего восемь лет.

Мы оба от души посмеялись, и мои возникшие было подозрения в миг рассеялись. Он спросил, могу ли я найти ему раскладушку, и я сказала: «Конечно, нет ничего проще», после чего, правильно подсчитав стоимость комнаты, исходя из вывески на двери, он заплатил мне за неделю вперед наличными, продемонстрировав такую душевную чуткость своим молчанием в этот критический момент, что я сделалась весьма расположенной в его пользу. Мы расстались в прекрасных отношениях, и я велела моей подручной-на-все-случаи внести в его комнату раскладушку и хорошенько протереть пыль. Я даже велела ей выдать ему купальные полотенца поновее, после чего отправилась обедать со своими кузинами, которые как раз подъехали, изнывая от голода.

Только на следующее утро я увидела подопечную мистера Коффина. Она сидела в гостиной, листая старый номер Vogue.

— Доброе утро, — сказала она, поднявшись при моем появлении и произведя реверанс — очень изящно, должна отметить. —  Меня зовут Эрлинда Лопез, я подопечная мистера Коффина.

— Меня зовут миссис Беллами Крэг, я ваша хозяйка, — ответила я, приседая в ответ.

— Вы не будете возражать, если я посмотрю ваши журналы?

— Конечно, нет, — сказала я, все более удивляясь не только ее хорошим манерам и взрослому поведению, но и тому неожиданному обстоятельству, что мисс Лопез была несомненно темной окраски, коротко говоря, темнокожая латиноамериканка. Здесь я должна заметить, что хоть во многом и являюсь типичной представительницей своего поколения и среды, у меня нет серьезных предубеждений по расовому вопросу. В нашей семье к слугам всегда относились хорошо, даже во времена рабства, и однажды, в бытность мою ребенком, стоило запретному слову «нигер» случайно слететь с моих губ, как мать подвергла мою ротовую полость тщательной обработке куском твердого дезинфицирующего мыла. Тем не менее я остаюсь южанкой и не склонна принимать в своем доме людей с иным цветом кожи — называйте это нетерпимостью, старомодностью, как хотите, — себя не переделаешь. Вообразите же, какие мысли зароились в моем растревоженном мозгу! Как мне надлежит поступить? Разве вместе с платой за неделю вперед я не приняла на себя и моральное обязательство терпеть пребывание мистера Коффина и его подопечной у себя в доме? По крайней мере, до конца недели? В агонии нерешительности я вышла из гостиной и направилась прямиком к мистеру Коффину. Он принял меня радушно.

— Вы познакомились с Эрлиндой, миссис Крэг?

— Да уж познакомилась, мистер Коффин.

— Я нахожу, что она весьма образована. Свободно говорит по-французски, испански и английски и неплохо читает по-итальянски.

— Одаренное дитя, несомненно, но право же, мистер Коффин…

— Что вас смущает, миссис Крэг?

— Неужели вы думаете, я слепая. Как она может быть вашей подопечной? Она же… другого цвета!

Сказала — и точно камень с души — дело сделано, назад не повернешь.

— Она не единственная, миссис Крэг.

— Об этом мне хорошо известно, мистер Коффин, но я не предполагала, что ваша подопечная принадлежит к их числу.

— В таком случае, миссис Крэг, дабы не травмировать вашу чувствительность, мы поищем пристанище в другом месте.

Какой безумный порыв побудил меня отвергнуть этот добровольный жест? Какая буря noblesse oblige^[3] должна была разразиться в моей груди, чтобы я вдруг отказалась даже рассматривать такую возможность! Непостижимо скажу лишь, что в результате я предложила ему оставаться со своей подопечной под моей крышей, сколько он сочтет нужным, покуда будет платить.

К исходу первой недели я, признаюсь, ни разу не пожалела о своем опрометчивом поступке, ибо хоть и не известила знакомых о том, что даю кров темнокожей, тем не менее находила Эрлинду не лишенной очарования и самобытности и проводила в ее обществе по меньшей мере час в день — сперва из чувства долга, а под конец, испытывая искреннее наслаждение от наших бесед, о чем (я имею в виду наслаждение, а не беседы) теперь не могу вспоминать без жгучего румянца стыда на щеках.

Из этих бесед выяснилось, что она была, как я и догадывалась, сиротой и много ездила по Европе и Латинской Америке, проводя зиму в Амальфи, лето — в Венеции и так далее. Не то чтобы я хоть на минуту поверила в правдивость ее рассказов, но они были так милы и свидетельствовали о столь обширных познаниях, что невозможно было не насладиться ее описаниями Лидо и декламацией стихов Данте на безупречном итальянском (я, по крайней мере, считала, что это итальянский, ибо не сильна в языках). Но повторяю, я относилась к ее болтовне с известной долей скептицизма и при всякой удобной возможности как бы невзначай справлялась о ней у мистера Коффина, вытягивая из него (всегда по крупицам, чтобы не выглядеть чересчур любопытной) правду об Эрлинде.

Она была дочерью знаменитого кубинского боксера, колесившего по Европе и повсюду возившего с собой Эрлинду, коей он не отказывал ни в чем и нанимал для нее педагогов, обращая особое внимание на изучение иностранных языков, мировой литературы и хороших манер. Ее мать скончалась спустя несколько месяцев после родов. Выходило, что мистер Коффин знал боксера давно, а поскольку он, мистер Коффин, был англичанин, дружба между ними была возможна. Они были, как я поняла, очень близки, а поскольку мистер Коффин не стеснен в средствах, он всюду сопровождал боксера в его поездках