- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (25) »
банкиру, и, сорвав розу, погрузил в ее влагу свои уста, воображая себе… в этот миг кто-то тронул его за локоть… В темноте рядом с ним стояла одинокая женская фигура. Она робко сунула ему в руку какую-то бумажку и вдруг побежала прочь, пряча голову в черный платочек. Первою мыслью его было, что Прекрасная Тереза подослала свою горничную с запиской, но она не могла знать, что он придет пешком. При свете зажигалки он развернул бумажку: грубым, словно детским почерком написано было:
«Если вы не презираете любви девушки простого происхождения, то приходите под утро в лебединую беседку. Господь вознаградит вас, ибо вы спасете гибнущее сердце».Этого не доставало! Он с презрением сунул бумажку в карман. Какая-то судомойка вздумала конкурировать со своей госпожой… Во рту его стало вдруг горько. Он раскусил розан. Выплюнув цветок и еще раз пожав плечами, он вышел на главную аллею и, пройдя между рядами автомобилей, вошел в дом. Какая-то дама схватила его за плечо, другая прижалась к нему полною обнаженною спиною, но он видел там, в конце зала, ярко-красное с белым пятно — Терезу, красное было ее платье, белое ее руки, шея, грудь. Красного было меньше, чем белого. Через секунду он уже обнимал гибкий стан и, глядя в страстные, большие глаза, вел красавицу среди живого потока под звуки таинственного фокстрота. На ораторской кафедре, взятой напрокат у одного из членов бывшего русского Временного правительства и обклеенной карикатурными плакатами, стоял сам Пьер Ламуль и кричал, неистово звеня колокольчиком: «Первому, кто напьется вдребезги, выдается золотой кубок! Дам, целующих кавалеров, прошу брать с них расписки! Представившая тысячу расписок провозглашается королевой поцелуев. О-ге-ге… У-лю-ли! Бонвиваны всех стран, соединяйтесь!». — С тебя я не буду брать расписок, — говорила Тереза, пожирая глазами Мориса и грациозно в танце покачивая свой стан. — А я не буду их тебе давать! Во Франции не хватит бумаги. И они снова слились с пестрою толпою. Кончив кричать, Пьер Ламуль подошел к столику, за которым сидел Роберт Валуа — славный потомок свергнутой династии, адвокат Жан Эбьен — племянник Гамбетты — и Сергей Иванович Ящиков, русский эмигрант из военных, человек с красной шеей и сангвиническим цветом лица. — Дамы, — говорил Эбьен, наливая себе бокал шампанского, — превосходят самих себя! — В них проснулись инстинкты, — сказал Валуа, отрезая ломтик сыру: они-таки добились своего, как говорила моя прабабушка Екатерина Медичи, слушая в Варфоломеевскую ночь крики избиваемых гугенотов… — Кто же сейчас исполняет роль католиков и кто гугенотов? — спросил Эбьен. — О, католики, разумеется, дамы… Они нападают… — Ко мне подошла одна и сказала: интересная эспаньолка, угости коньяком. — Ха-ха-ха! — расхохотался Ящиков. — Это мне нравится… А? Так и сказала? — Ну и что, — спросил Ламуль, подойдя к ним и ущипнув одну из проплывших мимо красавиц, — защемило это вас или не защемило? — Я думаю! Клянусь предком моим Франциском! Штука с перцем! — С красным или с черным? — воскликнул Ящиков. — Эти русские не могут без политики! — Vive le roi Henry Quatre! — Прошу при мне не упоминать о Бурбонах! Пьер Ламуль взобрался на стол и заорал, размахивая бутылкой. — О ла, ла! Живее! Веселее! Хохочите так, чтоб в Москве слышно было! Глядя на него, бешено замахал смычком румын, и вся толпа понеслась мимо, сталкиваясь, визжа и хохоча. Тогда Пьер Ламуль вдруг сделал знак, и зал погрузился во мрак. Музыка умолкла, хохот и визг усилились. Но мгновенно опять все осветилось, и почти рядом с собою увидал банкир свою Терезу, страстно обнимающуюся с Морисом Фуко. — Передышка, — крикнул он менее весело, чем кричал до сих пор, и все кинулись занимать столики. — Идем сюда, — шепнула Тереза, и они сели вдвоем в углу за маленький столик. — Старая дыня взбеленилась, когда я тебя обнял… — Я могу выдать тебе расписку. На белой стене появился вдруг раскланивающийся Чарли Чаплин. Люстры погасли, и под аплодисменты пирующих стал изощряться в ужимках прославленный киногений. — Уговори его куда-нибудь уехать! — Как же! Он жить без меня не может! — Пошли его к черту! — А черт разве даст мне в год 200 000 франков? — О эти франки! — Да! «О», когда они есть, и «ах», когда их нет! — Неужели ты продажна, Тереза? — Не для тебя! В тебя я влюблена, как 10 000 мартовских кошек! — Почему только 10 000? — Ну, двадцать тысяч. А как ты любишь меня? Морис хотел страстно ответить ей и на секунду задумался, вспоминая, какое из животных всего влюбчивее. Внезапно по зале пронесся возглас восхищения. Он взглянул на экран и замер от изумления. По пенистой дороге неведомого леса шла красавица… такая красавица… Но все исчезло, и явилась надпись:
«Инженер Симеон пробует новый трактор».— Снова, снова, — раздались голоса, — повторите картину. Вспыхнули слова:
«Виды острова Люлю. Туземная девушка торопится выйти из леса до захода солнца».Явился неведомый лес и красавица… такая красавица и вновь…
«Инженер Симеон пробует новый трактор».— Снова, снова, — кричали мужчины, — к черту инженера! — Так как же ты любишь меня? — спросила Тереза, нащупывая туфелькой ногу Мориса, которую тот по рассеянности отдернул. — Ну же!.. Как ты меня любишь? — Я… я… очень люблю, — пробормотал он, глядя на экран. — Да перестань смотреть на эту дуру! Как же ты меня любишь? — Люблю… как… — Ну, как что? — Как лошадь! — Осел! Среди дам слышался ропот. — Дальше, дальше, — кричали они, а мужчины орали: — Снова, снова! Наконец окончательно и бесповоротно появился на экране лысый инженер Симеон и заковылял на тракторе по американскому полю. Тереза уставила на него лорнет и, больно прищемив локтем палец Мориса, воскликнула: — Какой красавец… сразу видно, что… изобрел трактор. И ушла, швырнув в Мориса салфеткой.
Глава II Привидение XX века
Прекрасная Тереза рассердилась, и все заметили это. Рассердились вслед за ней многие дамы. Жена Жана Эбьена подошла к нему, взяла его под руку, ущипнула при этом под локтем и, не разжимая щипка, повела по залу. — Ну-с, — сказала она с лучезарной улыбкой, так что со стороны казалось, что она говорит что-то очень приятное, — мерзавец вы этакий! Не угодно ли вам уехать домой, потаскун проклятый? И она еще сильней сжала щипок. — Люсси! — прошептал истязуемый.- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (25) »