подсобные, сторонние, победно разбивало их и утверждалось за счет разбитых.

Этому ли классическому примеру пробовал следовать здесь и я?

Нет.

Конечно, та истина или истины, которые разделяю я сам, вло­жены в основном в уста профессора, но я бы ни за что не решил­ся признать его единолично ведущим персонажем радиопьес. Во всяком случае, надеюсь, что это не так.

Ничего не поделаешь, по правилам игры Гене суждено испол­нять роль Незнайки; его форма участия в ней – незнание и высказывание опрометчивых предположений. Но Гена не знает как раз того, что, мне кажется, совершенно необходимо знать. Иногда даже в первую очередь.

Самуил Яковлевич Маршак когда-то сердито и печально за­метил следующее. Ребенок приходит в школу, заранее снаряжен­ный самыми разнообразными вопросами, ответа на которые жаж­дет всей жадной незаполненностью своего опыта. И школа отве­чает. Отвечает на то и на это – только не на его незаданные и незакрытые вопросы.

Мне хотелось, чтобы Архип Архипович оказался в положении более естественном и более трудном, чем те, кто начинает отве­чать, не выслушав вопроса и даже не заинтересовавшись, есть ли он вообще.

Получилось ли это – другой, вечный вопрос (тоже вопрос!), связанный с неспособностью и нежеланием любого нормального автора ставить себе оценки, но, как бы то ни было, Гена, такой, каков он есть, нужен своему победоносному собеседнику для того, чтобы тому не скучно было побеждать.

Он не может, не должен «умнеть» от путешествия к путеше­ствию – точно так же, как удивительным образом ухитрился не повзрослеть за те два десятилетия, на протяжении которых вы­ходит в эфир. Сколько ни внушай ему интересных и полезных сведений, сам он не станет «профессором», как называют в ре­бячьих компаниях невыносимо умных мальчиков (называют дале­ко не всегда с уважением и уж тем более с симпатией). Да и стали бы вы читать диалог двух профессоров – профессоров не только по уровню осведомленности, но и по характеру? «Позвольте, ува­жаемый коллега, высказать то неоспоримое суждение...». – «Со­вершенно согласен с вами, коллега, и более того...».

Не стали бы. Не смогли. В данном случае хотя бы и потому, что я этого писать не захотел бы.

(Замечая в сторону, а возможно, и не совсем в сторону, ведь и Незнайка пришелся к слову не зря, хоть и ненароком. Именно он, а не многомудрый и сверхправильный Знайка – истинный ге­рой трилогии Николая Носова, и не именно ли потому, что не знает! Он – ребенок в своем наиболее последовательном во­площении, как и – еще одна аналогия – житковский Алеша Почемучка.)

Гена терпит поражение в финале каждого путешествия, но в начале следующего опять является непобежденным. Пусть даже эта непобежденность – отвага незнания, не боящегося признать­ся, что оно незнание. Или упрямая готовность ошибаться.

Он не побежден и в самом конце книги, когда, казалось бы, напичканный множеством сведений, которыми его, как младенца, с ложки норовит кормить профессор, приходит и требует встречи не с кем-нибудь, а с героями легкомысленного и великолепного Александра Дюма. И Архип Архипович, сперва приходящий в благородное негодование и в священный ужас, пусть по-своему, хитроумно, полуобманно, но соглашается с ним, уступает ему, и если они добиваются какого-то результата в этом путешествии, то сообща.

Как и во всех их путешествиях, которые вошли сюда в счи­танном количестве, которые вообще когда-нибудь оборвутся, перестав идти и на радио, – именно оборвутся, потому что поды­тоживающего финала, абсолютной точки тут быть не может.

Между прочим, я предполагаю, что и вышеупомянутые много­точия в разговорах героев так обильны именно поэтому. Сколько ни говори, договорить все равно не удастся. Путешествия в Страну Литературных Героев поистине не имеют конца. Разговор, в кото­рый только вступи, окончить не сумеешь за всю свою жизнь.