на часы.

— Ну что, мы наверное пойдем? Вещи надо собрать, то, се… Короче, дел сегодня еще очень много.

— Ну что вы так со мной поступаете?! — возмущенно воскликнула Марья Ивановна и чуть не расплакалась. — Посидите еще. Ведь больше уже не свидимся! — добавила она как-то совсем уж горестно и обречено отвернулась к стенке, всхлипнув носом.

Атмосфера в квартире явно накалялась и все шло к бурным слезам, таблеткам и вызову скорой помощи.

— Что теперь сидеть-то? — решительно поднялся Олег, понимая, что надо быстрее уходить, что ничего сейчас уже не поделаешь, а лишние расстройства и бурные сцены со взаимными обильными слезами ни к чему ни детям в дорогу ни бабушке с ее плохим здоровьем… — Пять минут ничего уже не решают. А так — письма будете писать по интернету. Да и телефон у них в штатах есть — будете звонить друг другу. Вот послезавтра они позвонят, как доберутся до места, — бодро сказал он почти скороговоркой, постаравшись хоть немного успокоить мать, а заодно и подбодрить. — Дети, одевайтесь, — крикнул он в комнату.

Они молча одевались в коридоре, под печально-обреченным взглядом Марьи Ивановны, вот-вот готовой расплакаться в любую секунду, и поэтому Олег их торопил. Молча, стараясь не смотреть на бабушку, дети доставали свою обувь, не толкая друг друга и вежливо уступая дорогу. Молча, словно на похоронах, обулись. Молча встали у двери, необычайно суровые и печальные.

Бабушка по переменке рассматривала каждого, словно старалась запомнить их навсегда, насмотреться на всю оставшуюся жизнь.

— Ладно, пошли мы, — сухо промолвил Олег, решительно открывая замки. — Пора.

— Ну что ж, идите… — сказала бабушка, запнувшись на середине фразы, и слезы хлынули у нее из глаз.

— Ну бабушка! — воскликнула Алена, у которой слезы тоже выступили на глазах, а Сережа молча кусал губы. Дети прижались к бабушке со всех сторон, успокаивая и поглаживая ее и она в сердцах сдавила их в своих объятиях, сильно прикусив губы, чтобы уж окончательно не разрыдаться.

— Все, все, — решительно проговорил Олег, открыв дверь и выталкивая детей в коридор и стараясь не дать развиться этому процессу. — Давайте уж без этого.

Что уж теперь, думал он, быстрым шагом уводя поникших детей мимо лифта по лестнице вниз, чтобы не стоять на площадке под тоскливо-печальным взглядом матери, все уже решено… Только нервы трепать…

Они вышли на улицу и некоторое время тихо шли в тягостном молчании. Алена украдкой терла уголки глаз.

— Ребятишки, давайте поговорим откровенно, — вдруг сказал Олег.

Дети насторожились и даже слегка втянули головы в плечи.

— Значит, вы обо всем знали уже давно?

— О чем? — спросила дочь. А сын промолчал, отвернувшись в сторонку.

— Ну о том что мама выходит замуж и уезжает в штаты, и вы вместе с ней…

Они молчали.

— Ну?

Алена, поникнув еще больше, кивнула — да, знали…

— И все это время молчали?

— Мама просила ничего не говорить. Сказала, что потом сама тебе все скажет.

— Замечательно, — криво усмехнулся Олег. — Значит все эти месяцы вы меня втроем обманывали, — сказал он в сердцах, не удержавшись от накопившихся эмоций и переживаний. — И я жил среди вас ни о чем не подозревая, и считал что все нормально когда уже давно все было ненормально, и вы прекрасно это видели и продолжали меня дружно обманывать… — Олегу стало нехорошо. Дети поникши молчали. — Но ведь это же предательство! Это же самое отвратительное что может быть среди близких и родных людей!..

Дети готовы были расплакаться.

Впрочем, что уж теперь то, снова подумал он, стараясь себя успокоить, поздно уже, да и их вины тут фактически нет… Ведь мама для ребенка всегда будет на первом месте. Мама сказала — обманывать папу — будут обманывать.

И дальше всю дорогу до своего дома они шли молча, погруженные в свои мысли и переживания.

Какой кошмар, думал он с горечью, вспоминая все эти месяцы заговора против него и как он жил — дурак дураком, носил какие-то яства при получке, стараясь устроить дома хоть какой-то праздник, вытаскивал их на природу на шашлыки, учил детей играть в волейбол, устраивал всякие соревнования… И ему становилось тошно, и жить почему-то не хотелось.

И в этот момент он решительно прервал поток нахлынувших мыслей обличающе-обвинительного характера и постарался энергично переключить себя — Так, никто ни в чем не виноват. Хватит распускать нюни. Все идет как идет. Судьба значит такая. А сейчас надо будет пересмотреть все ящики, решить, что детям взять с собой в дорогу, чтобы ничего не забыли и не пришлось потом отправлять посылками.

***

1982. Лето. Шарап.

Полный автобус, битком набитый потными пассажирами, отчаянно пыля, выскочил на ордынское шоссе, оставляя позади себя не менее пыльный Новосибирск, раскаленный в летнем зное миллионами квадратных метров асфальта и бетона.

Сидящая на самом заднем сиденье красавица Лена с каким-то чувством брезгливого недоумения смотрела на набитый салон и потных людей.

— И зачем мы только поперлись? — тихо сказала она сидевшей рядом Томе.

— Да ладно, надо же разнообразить свою жизнь.

— Лучше бы в "Дубраву" сходили — все веселее было.

— Зато Коцоева с Долговой не будут больше задаваться. А то — Ах как мы отдохнули, ах как все было замечательно…

— Кстати, никак не могу запомнить его фамилию. Кто он? Баев, Савинов?

— Битов. Уже 4-й курс закончился… Ну ты даешь!

— Люди разные бывают, — пожала Лена плечами. — Они как-то все на одно лицо.

Чуть впереди, придерживая старенькие рюкзаки, Паша также полушепотом спросил Саврана.

— И как ты только уговорил наших красоток? Они же и на наши праздники то не соизволяли прийти.

— Сказал, что их соседки ездили с нами в Ересную и им очень понравилось.

Олег с Пашей негромко засмеялись.

— А это кто? — кивнул Павел на девушку, сидевшую рядом с Леной и Томой.

— А это какая-то девчонка из соседней комнаты. Не помню как и зовут. Пока я этих звал, она забежала, узнала в чем дело, стала завидовать, вот я ее и пригласил. — сознался общительный Савран. — Как ты думаешь, правильно я сделал? Наши девушки не обидятся? — спросил он взволнованно у Олега.

— Да нет, все нормально, — кивнул Олег. — Нас трое и их трое — все по честному и никому не должно быть обидно.

Времени хватило только на то чтобы поставить две палатки — мужскую и женскую, — и развести костер.

Стемнело и в вечерней прохладе все накинули кофточки и штормовки и купаться никому уже не хотелось.

Сварили кое какой ужин из консервов, перекусили. Паша поставил второй котелок, поменьше, под чай.

Все это