Натаниель Готорн Рассказы

Седой заступник

Было время, когда Новая Англия стонала под гнетом притеснений, более тяжелых, нежели те, угроза которых вызвала революцию. Лицемерный Иаков II, преемник Карла Сластолюбивого, отменил хартии всех колоний и послал грубого и бесчестного солдата отнять наши вольности и нанести удар нашей революции. Правление сэра Эдмунда Эндроса носило все отличительные признаки тирании: губернатор и совет, назначенные королем, были чужды управляемому краю; законы издавались и налоги устанавливались без какого-либо участия народа, непосредственно или через представителей; права частных граждан нарушались, и грамоты на владение землею были объявлены недействительными; запреты, налагаемые на печать, глушили голос протеста; и, наконец, недовольство народа было подавлено первой же бандой наемников, вступившей на нашу свободную землю. Два года предков удерживала в хмурой покорности та самая сыновняя любовь, которая заставляла их неизменно хранить вассальную верность старой родине, кто бы ни возглавлял ее — парламент, протектор или папист-монарх. Однако, покуда не настало это тяжелое время, то была вассальная верность лишь по названию, и колонисты сами управляли своим краем, пользуясь свободой, какой еще и сейчас не знают коренные жители Великобритании.

Но вот дошел до наших берегов слух о том, что принц Оранский отважился на предприятие, успех которого означал бы торжество наших гражданских и религиозных прав и спасение Новой Англии. Об этом говорилось лишь осторожным шепотом; слух мог оказаться ложным или попытка — неудачной, и в обоих случаях сеявший смуту против короля Иакова поплатился бы головой. Но все же вести эти оказали заметное действие. Прохожие на улицах загадочно усмехались и бросали дерзкие взгляды на своих притеснителей, повсюду росло сдержанное и безмолвное волнение, и, казалось, достаточно было малейшего знака, чтобы вся страна воспрянула от своего сонного уныния. Видя надвигавшуюся опасность, правители, во избежание ее, решили явить народу внушительное зрелище силы, а быть может, подкрепить свою власть и более суровыми мерами. В один апрельский день 1689 года сэр Эдмунд Эндрос и его любимые советники, будучи разгорячены вином, вызвали отряд красных мундиров, составлявший губернаторскую гвардию, и вышли на улицы Бостона. Солнце уже клонилось к западу, когда началось шествие.

Барабанная дробь, раскатившаяся по улицам в этот беспокойный час, прозвучала не как военная музыка гвардейского отряда, но скорей как призывный сигнал для жителей города. Со всех концов стекались толпы на Королевскую улицу, где столетие спустя суждено было произойти новому столкновению между солдатами Великобритании и народом, борющимся против ее ига. Хотя прошло уже более шестидесяти лет после прибытия пилигримов, новое поколение сохраняло отличавшую их суровость и силу, и, быть может, в час испытаний черты эти выступали даже ярче, чем в более радостное время. Простотой в одежде, строгостью всего обличья, суровым, но спокойным взором, библейским складом речи и непоколебимою верой в господнюю помощь правому делу они походили на первых пуритан перед лицом опасности, подстерегавшей их в неизведанных дебрях. Да и не пришло еще время угаснуть духу старины; ведь среди собравшихся в тот день на Королевской улице были люди, некогда молившиеся здесь под открытым небом, потому что не успели еще построить храм для служения богу, за которого они пошли в изгнание. Были здесь и старые солдаты армии парламента, мрачно усмехавшиеся при мысли о том, что их дряхлеющей руке еще, быть может, суждено нанести новый удар дому Стюартов. Были и ветераны войны с королем Филиппом, которые с благочестивой жестокостью жгли селения и убивали старых и малых, в то время как праведные души по всей стране помогали им своими молитвами. Кое-где попадались и священники, и толпа, в отличие от всякой другой толпы, смотрела на них с таким почтением, словно само облачение придавало им святость. Эти святые люди, пользуясь своим влиянием, всячески старались успокоить народ, но не убеждали его разойтись. Между тем повсюду только и говорили о том, что могло заставить губернатора нарушить спокойствие в городе в такое время, когда малейшая стычка способна была привести страну в смятение; и всякий по-своему объяснял это.

— Сатана хочет нанести свой самый страшный удар, — кричали одни, — ибо он знает, что часы его сочтены! Наших благочестивых пастырей хотят бросить в тюрьму. Повторятся дни Смитфилда: мы увидим их на костре посреди Королевской улицы.

И паства каждого прихода тесней обступала своего священника, а тот бестрепетно устремлял взоры к небу, стараясь держаться с апостольским величием, как и пристало кандидату на величайшую награду священнослужителя мученический венец. В то время многие верили, что в Новой Англии может явиться свой Джон Роджерс, который займет место этого достойного человека в Букваре.

— Папа римский дал приказ устроить новую Варфоломеевскую ночь! — кричали другие. — Все мужское население перережут, не пощадят ни стариков, ни младенцев.

Эта догадка не была полностью опровергнута, хотя более разумные из толпы полагали, что губернатором руководит иной, не столь жестокий замысел. Брэдстрит, его предшественник, назначенный еще по старой хартии, почтенный сверстник первых поселенцев, по слухам, находился в городе. Можно было предполагать, что сэр Эдмунд Эндрос, намереваясь внушить страх зрелищем вооруженной силы, в то время рассчитывает внести смятение в ряды противной партии, захватив ее вождя.

— Стой крепче за старую хартию, губернатор! — закричала толпа, проникшись этой мыслью. — За доброго губернатора Брэдстрита!

Крики эти становились все громче, когда перед толпою неожиданно предстала хорошо знакомая фигура самого губернатора Брэдстрита, почти девяностолетнего старца, который, взойдя на высокое крыльцо, с присущей ему кротостью призвал толпу подчиниться властям предержащим.

— Дети мои, — заключил свою речь почтенный старец, — не будьте безрассудны. Не кричите понапрасну, а лучше молитесь о благе Новой Англии и терпеливо ожидайте изъявления господней воли.

Исход события должен был решиться очень скоро. Дробь барабанов все приближалась со стороны Корнхилла, звучала все громче и настойчивей и наконец, гулко отдаваясь в каменных стенах, ворвалась на улицу вместе с мерным топотом марширующих ног. Появился двойной ряд солдат, которые шли, заняв всю ширину мостовой, и тлевшие фитили их мушкетов образовали в сумерках два ряда огней. Их твердый шаг напоминал неуклонное