Павел Николаевич Асс, Нестор Онуфриевич Бегемотов ПОХОЖДЕНИЯ ШТАНДАРТЕНФЮРЕРА CC ФОН ШТИРЛИЦА

Книга первая. ШТИРЛИЦ, ИЛИ КАК РАЗМНОЖАЮТСЯ ЁЖИКИ

ПРОЛОГ

За окном шел снег и рота красноармейцев.

Иосиф Виссарионович отвернулся от окна и спросил:

— Товарищ Жюков, вас еще не убили?

— Нет, товарищ Сталин.

— Тогда дайте закурить.

Жуков покорно вздохнул, достал из правого кармана коробку «Казбека» и протянул Сталину. Покрошив несколько папирос в трубку, главнокомандующий задумчиво прикурил от протянутой спички.

Через десять минут он спросил:

— А как там дела на Западном фронте?

— Воюют, — просто ответил Жуков.

— А как чувствует себя товарищ Исаев?

— Ему трудно, — печально сказал Жуков.

— Это хорошо, — сказал Сталин, — у меня для него есть новое задание…

А за окном шел снег и рота красноармейцев.

ГЛАВА 1. ДОБРЕЙШЕЙ ДУШИ ЧЕЛОВЕК

Низкий закопченный потолок кабачка «Три поросенка» был почти черным от сажи, стены были изрисованы сценами из знаменитой сказки, в честь которой был назван кабачок. Кормили в кабачке не очень хорошо, поили еще хуже, но это не отпугивало его завсегдатаев. Отпугивало их другое. С недавних пор в кабачок повадился заглядывать штандартенфюрер СС фон Штирлиц.

Вот и сейчас он сидел у дальнего столика, который был заставлен едой на семерых, а бутылками на восьмерых. Штирлиц был один и никого не ждал. Иногда ему становилось скучно, он вытаскивал из кармана маузер с дарственной надписью «Чекисту Исаеву за освобождение Дальнего Востока от Феликса Эдмундовича Дзержинского» и с меткостью истинного Ворошиловского стрелка расстреливал затаившихся по углам тараканов.

— Развели тут! — орал он. — Бардак!

И действительно, в кабаке был бардак.

Пол был залит дешевым вином, заплеван и завален окурками. Создавалось впечатление, что каждый считал своим долгом если не наблевать на пол, то хотя бы плюнуть или что-нибудь пролить. То и дело, ступая по лужам и матерясь, проходили офицеры. За соседним столиком четверо эсэсовцев грязно приставали к смазливой официантке. Ей это нравилось, и она глупо хихикала. В углу, уткнувшись лицом в салат из кальмаров, валялся пьяный унтер-офицер без сапог, но в подтяжках. Иногда он начинал недовольно ворочаться и издавал громкие неприличные звуки. Два фронтовика, попивая шнапс у стойки, тихо разговаривали о событиях на Курской дуге. Молоденький лейтенантик в компании двух девушек подозрительной наружности громко распинался о том, какой он молодец, и как хорошо он стреляет из пистолета.

Штирлиц отпил из кружки большой глоток пива, поковырялся вилкой в банке тушенки и пристальным взором оглядел окружающую действительность разлагающейся Германии, изредка задерживая взгляд на некоторых выдающихся подробностях снующих между столиками официанток.

— Какие сволочи эти русские, — неожиданно для всех сказал молоденький лейтенантик, — я бы их всех ставил через одного и стрелял по очереди.

В помещении воцарилась тишина. Все посмотрели на Штирлица. Штирлиц выплюнул кусок тушенки, встал, и, опрокинув три столика, строевым шагом подошел к зарвавшемуся лейтенанту.

— Свинья фашистская, — процедил он и влепил лейтенанту пощечину.

— Простите, я не совсем понимаю… — пролепетал оторопевший лейтенант.

Штирлиц вышел из себя и, схватив табуретку, обрушил ее на голову незадачливому лейтенанту. Лейтенант упал, и Штирлиц начал злобно пинать его ногами.

— Я — русский разведчик Исаев и не позволю грязному немецкому псу оскорблять русского офицера!

Четверо эсэсовцев бросились разнимать дерущихся. Развеселившегося Штирлица оттащили от стонущего лейтенанта и, чтобы успокоить, предложили выпить за Родину, за Сталина.

— Да, — сказал Штирлиц, немного успокоившись. Он выпил кружку шнапса, рыжий эсэсовец с готовностью налил вторую, Штирлиц выпил еще. Лейтенант стал ему неинтересен.

— Ну как же можно, — шепнул один из фронтовиков рыдающему лейтенанту, — при самом Штирлице говорить такое о русских, да еще и в таких выражениях! Я бы вас на его месте убил.

— Штирлиц — добрая душа, — вздохнул второй фронтовик, — я помню три дня назад тут били японского шпиона, так все били ногами, а Штирлиц — нет.

— Добрейший человек, — подтвердил первый фронтовик, и они вывели лейтенанта на свежий воздух.

Штирлиц, обнявшись с эсэсовцами, громко пел «Гитлер зольдатен».

Пьяный унтер-офицер поднял голову из салата, обвел зал мутным взглядом и восторженно заорал:

— Хайль Гитлер!

Весь зал вскочил, вскинув руки. Стены задрожали от ответного рева:

— Зик хайль!!!

А Штирлиц к этому времени уже спал. Снились ему соловьи, русское поле и березки. Снились ему голые девки, купающиеся в озере, а он подглядывал за ними из кустов.

Сейчас он спит. Но ровно через сорок две минуты он проснется, чтобы отправиться в Рейх на свою нелегкую работу.

ГЛАВА 2. МЕЛКИЙ ПАКОСТНИК

В кабинете Мюллера стоял сейф, в котором Мюллер хранил дела на всех сотрудников Рейха. Он часто с любовью залезал в свой сейф за очередным делом, чтобы пополнить его, восстановить в памяти, просто полистать или привести в действие. Но последнее случалось редко, ибо Мюллер, как истинный коллекционер, не любил расставаться с делами своих подопечных. Сейфы с делами были почти у всех сотрудников рейха, кроме Штирлица, но такого обширного собрания сочинений не было ни у кого, даже у самого Кальтенбруннера. Это было маленькое и невинное хобби шефа гестапо. В его коллекции были Гиммлер, Геббельс, Шелленберг, Борман, Штирлиц и даже сам Кальтенбруннер.

Обергруппенфюрер сидел у камина и листал дело Бормана. Это было одно из самых объемных дел в его сейфе. Мюллер насвистывал арию Мефистофеля из «Фауста» и перечитывал любимые строки.

Партайгеноссе Борман был мелкий пакостник. Если Борману не удавалось досадить кому-нибудь, он считал прожитый день пропавшим. Если же получалось кому-то нагадить, Борман засыпал спокойно, с доброй счастливой улыбкой на лице. Любимая собачка Бормана, которая жила у него в кабинете, кусала офицеров за ноги, и поэтому всем приходилось ходить по Рейху в высоких сапогах. Мюллер, у которого было плоскостопие, от этого очень страдал. Однажды он имел неосторожность зайти в кабинет к Борману в кедах и был злостно укушен за левую ногу. Собачку пришлось отравить. С тех пор они с Борманом стали злейшими врагами.

Борман был любитель подкладывать кнопки на стулья, рисовать на спинах офицеров мелом неприличные слова, натягивать в