груду вещей, покрывающих огромное пространство?. У самого берега возвышаются чуть не целые горы всякого провианта, прессованного сена, дров, бочек и т. п. Несколько далее, вокруг штабных кибиток и походной церкви, сколоченной из досок и обтянутой войлоком, по всем направлениям тянутся линии французских палаток, с рядами составленных ружей. Направо, обращенные в поле орудия, ракетные станки, зарядные ящики; налево, коновязи с сотнями лошадей и вокруг лагеря огромные табуны верблюдов. Все это рельефно выделялось на желтоватом песчаном фоне.

Лагерь кишит жизнию, но, говорят, только по случаю прихода шкуны. Везде снуют пешие и конные, между которыми особенно характерно выделяются здешние степняки. Вы видите поминутно как здесь в группе загорелых солдат во всем белом братается с ними, оскаля зубы, неуклюжий Киргиз в безобразной волчьей шапке, из-под которой едва выглядывают крошечные плутовские глаза с [10] лоснящимися, точно темно-бронзовыми скулами; там пробирается между кибитками полусонный его собрат, мерно покачиваясь на спине косматого верблюда, или с гиком проносится на маленькой обросшей лошаденке темная фигура рослого Туркмена.

За лагерем, на горизонте, с одной стороны море, с другой — необозримая равнина, окаймленная где-то в непроглядной дали едва заметным подъемом Кара-Зенгира. Ни одной травки, ни одного холмика на всей этой обширной прибрежной полосе! Все желто, все залито ярким палящим солнцем!.. [11]

III

Обед у начальника отряда. — Лица штаба. — Общее нетерпение. — Причины сформирования отряда и его цель. — Порсубурунские колодцы. — Первый вечер в лагере. — Театр.

14 апреля.

Завтра отходит одна из шкун и потому спешу поделиться с вами впечатлениями хотя первого дня, проведенного в Киндерлинском лагере

Начальника отряда полковника Ломакина мы, то-есть Штум и я, встретили при самом выходе на берег. Представившись ему тут же, мы получили раз навсегда любезное приглашение к его столу и затем отправились в отведенную нам просторную кибитку. Через час позвали обедать.

В особой кибитке к незатейливому столу радушного хозяина собрались человек двенадцать самой разнородной военной публики: здесь вы бы нашли все переходы от мелкого затертого офицера какого-нибудь штаб-квартирного захолустья до патентованного аристократа с берегов Невы, прилетевшего участвовать в экспедиции в качестве фазана, — термин, хорошо [12] известный еще со времен Кавказской войны. Между ними я с радостью встретил несколько старых знакомых…

Вы, конечно, знаете, что в походе забывается отчасти та рознь, которая существует в общественном положении людей и они знакомятся и сближаются очень скоро. Через четверть часа мы все сидели вокруг стола, почти как старые друзья, — кто на складном табурете, кто на опрокинутом боченке, — занятые общею оживленною беседой. Меню первого нашего походного обеда, — обеда штабных, следовательно наиболее счастливых в отряде, — было для меня настолько ново, что передаю здесь на ваш гастрономический суд: суп из консервов, шашлык из молодого верблюда и что-то кисло-сладкое из жестяных коробок.

Усердно запивая этот во всяком случай оригинальный обед, мы просидели за столом несколько часов. Беседа вращалась, конечно, вокруг предстоящего похода. Но прежде, чем резюмировать все, что было здесь говорено о предметах, имеющих прямое соотношение к походу, я слегка познакомлю вас с нашим обществом.

Начальник отряда, как я уже говорил, полковник Ломакин человек пожилой и простой в обращении. Бросив еще в молодости службу в артиллерии, он перешел в военно-народное управление Дагестана и последние годы был приставом мангышлакских Киргизов. Ему поручен отряд, [13] как более знакомому со здешнею степью и ее населением.

Заменяющий начальника штаба, подполковник Гродеков, производит впечатление сериозного и способного молодого человека. Надо только пожелать, чтоб его неопытность не повлияла на сериозное наше предприятие.

Два подполковника генерального штаба — два резкие контраста. Первый из них, Пожаров, имеет вид ученого архивариуса, да он и в самом деле человек ученый: окончил университет и две академии, и автор нескольких математических сочинений.

Другой, Скобелев, напротив, красавец мущина, лихой наездник и хотя оригинал несколько, но человек военный с головы до пяток. Пройдя чрез Военную Академию, он уже побывал в Средней Азии, на Кавказе и, чуть-ли еще не в Испании у Дон-Карлоса. Добровольно бросив роскошную жизнь на берегах Невы, он прилетел в Киндерли, буквально, в чем был, не позабыв только неизменного своего Михаила, бывшего дворового человека. Здесь, применяясь к климату, он сбрил свою голову, заменил сапоги кавказскими чувяками и в такой степени переломил свою избалованную натуру, что на самом деле смеется над теми лишениями, которые отравляют жизнь и самого неприхотливого из армейцев. Все того мнения, что он очень способен и имеет все данные для того, чтобы сделать [14] блестящую карьеру, если только не свернет себе шеи раньше… О его оригинальностях много говорят и, конечно, не без иронии, но… дай Бог побольше таких людей.

Начальник артиллерии, подполковник Буемский, почтенный человек, вымирающий тип старых кавказцев.

Начальник кавалерии, полковник Тер-Асатуров, человек, которому остается только пожелать, чтоб и на этот раз не изменило ему его завидное счастье.

Затем, шарообразный адъютант Шкуринский, почему-то прозванный «ананасом», князь Меликов, прекрасный товарищ и добрейший малый, молоденький саперный офицер Маслов, которого все называют «отрядным соловьем» и, наконец, отрядный врач — ич. Последний говорит, что он из «забранего края», но в этом, по меньшей мере, можно сомневаться, — в такой степени его речь, ужимки и самый тип напоминают классические образцы сынов Обетованной земли.

Прибавьте еще обозного офицера, германского нашего гостя и вашего покорнейшего слугу, — и вот вам весь сонм так-называемого штаба Мангышлакского отряда.

Дух строевых офицеров не оставляет желать ничего лучшего. Да и штабные все, за исключением впрочем эскулапа, с лихорадочным нетерпением ждут и не дождутся выступления; все на этот раз [15] даже без исключения готовы перенести с полным самоотвержением всевозможные лишения и в то же время все боятся придти в Хиву к «шапочному разбору». Эта боязнь, к сожалению, имеет свои основания. Первая телеграмма о представлении соображений для сформирования нашего отряда получена на Мангышлаке 3 марта, в то время когда большая часть колонн прочих отрядов, Оренбургского, Туркестанского и Красноводского, уже выступила в