Оноре де Бальзак Великие акробаты

Что такое конституционное правительство?

Большой балаган, в котором небольшое количество привилегированных особ борется за то, чтобы плясать, прыгать и кувыркаться на канате власти, с балансиром монетного двора в руках.

Канат иногда перетирается, он даже и вовсе рвется, если по нему ступают слишком тяжело, и тогда можно наблюдать весьма забавное зрелище: важные особы летят кувырком и разбивают себе носы. Но сейчас не об этом речь.

Этот акробатический спектакль устраивается, конечно, за счет народа. Когда народ недоволен теми фокусами, которые ему показывают, а главное, теми, которые от него скрывают, он может свистеть, это — его право. Но когда он свистит, считается, что он нарушает порядок, и его выставляют за дверь; это называется свободой печати.

Впрочем, труппа не брезгует никакими средствами, чтобы привлечь народ и повысить налог на доверчивость публики. Прежде всего у входа в балаган устанавливаются подмостки, на которых газеты министерства разыгрывают фарсы и музыкальные пьесы, зазывая толпу. Оркестр состоит из «Деба», «Журналь де Пари», неизбежного «Мессаже» и «Ревю де Пари»^[1]. Что касается «Монитера», то он с самого основания играет на большом барабане. «Конститюсьонель» — некогда артист весьма выдающийся, а теперь бедный бродячий музыкант — предоставляет иногда оркестру в качестве любителя остатки своего былого таланта. «Тан» при новом режиме не входит больше в состав труппы: этот виртуоз ныне лишился места. Но зато к труппе присоединился «Стенограф» — молодой кларнет, имеющий претензию играть верно и не пропуская ни одной ноты.

«Вывод войск из Италии», «Вступление французской армии в Бельгию», «Химера Республики» и особенно «Мятеж» в пяти картинах — вот пустячки, исполняемые у входа.

Кроме того, фасад балагана украшен большой картиной, изображающей Хартию. Объяснения дает г-н Казимир Перье, помощник директора труппы канатных плясунов:

— Вот, господа, перед вами Хартия^[2], Хартия — Истина, Хартия 1830 года. Картина несколько грязновата, я согласен; краски выцвели, да и полотно кое-где прорвано. Хорошо, если еще хоть что-нибудь можно разобрать; но чего же вы хотите! Все это служит нам с 1814 года, не мудрено, что оно поизносилось. Вы, разумеется, скажете, что вместо того, чтобы подмалевывать старую картину, мы могли бы в июле 1830 года предложить вашему вниманию картину совершенно новую; но, как вам известно, революция не была революцией: то было лишь происшествие, простое происшествие; а это полностью меняет дело. Заходите же, господа и дамы, заходите, заходите! Самое время, самый момент! Посмотрите знаменитую труппу акробатов, единственную в своем роде из разъезжающих по Европе. Вы увидите, как несравненный Фориосо^[3] вскочит на канат власти, разопьет с любым из зрителей бутылку вина и будет поддерживать равновесие, шагая по золотой середине и не прибегая к балансиру популярности: в руках у него будет только зонтик, простой зонтик! Вы увидите множество трюков, никогда до того не исполнявшихся в этой великолепной столице, они завоюют голоса всех, кто только почтит нас своим доверием. Заходите же, господа и дамы, заходите! Самое время, самый момент! Плата только за вход. Недовольным деньги не возвращаются, напротив, на них налагается штраф. Везде и всюду, особенно в Америке, такие спектакли показывают почти даром. Мы сами до сих пор не запрашивали больше миллиарда; но, желая, чтобы наши места были доступны всем, и принимая во внимание, что мир стóит дорого, особенно, если его покупают, мы просим у вас... сколько, господа?.. Не смею и сказать! «Сколько же вы просите у нас?..» Сколько, господа? Сущую безделицу... полтора миллиарда; да, господа, полтора миллиарда. Неужели не стоит выложить полтора миллиарда, чтобы получить такое удовольствие? Заходите же, господа и дамы, заходите! Сегодня, быть может, последнее представление, совершенно последнее, без возобновления.

Он закончил речь, и оркестр грянул:

Вы, конечно, почувствовали, что ни один бакалейщик, ни один торговец нитяными колпаками или национальный гвардеец не мог бы устоять перед столь соблазнительным приглашением: «Заходите, господа, следуйте за публикой!» Я трижды зевака и потому попался как глупец; я последовал за публикой, то есть за самим собой.

Это было недавно, в день открытия. Народ, привычный к галерке, чувствовал себя стесненным в этом правительственном балагане. Тут не удастся подтолкнуть соседа локтем: едва мизинцем пошевелишь; но, впрочем, и здесь можно устроиться недурно.

Труппа состоит всего из трех артистов:

1) Палата депутатов, юная дебютантка, чьи первые шаги по канату еще очень неуверенны. Она опирается то на левую ногу, то на правую, то не опирается ни на одну ногу и тогда впадает в золотую середину. Ее несогласованные движения весьма непривлекательны. Мы советуем ей склоняться только влево: такая поза более грациозна, более пристойна и во время дальнейших представлений может снискать ей заслуженные аплодисменты; а хлопки грубых, мозолистых рук — это лучшее одобрение.

2) Министерство, иначе говоря, несравненный Фориосо. У него своя система, он не продвигается вперед. Его танец состоит из маленьких попятных прыжков. Он очень тяжеловесен, и из-за этого канат уже наполовину порван. Это великий прыгун, великий акробат труппы. Особенно блестящ он в опасных прыжках. Вот почему мы полагаем, что раньше или позже он сломает себе шею. И чем раньше, тем лучше.

3) Палата пэров, старый шут с перебитым позвоночником, желтым лицом и ввалившимися глазами. Бедняга долго не протянет, тем более что его роль невыносимо скучна. Это паяц труппы: с незапамятных времен в его обязанности входит повторять все повороты, жесты и скачки министерства. Если Фориосо сделал антраша, паяц тоже делает антраша; один — курбет или стойку, другой — стойку или курбет; один — прыжок в сторону и другой — прыжок в сторону, но все это в гротескной манере, как подобает паяцу! Жалкое ремесло, если не иметь в виду жалованье. Публика, не знаю почему, не выносит паяца. Стоит ему появиться, как поднимается свист, крик и улюлюканье, просто смотреть жалко. Если выступление затягивается, в паяца летят печеные яблоки. Но, в самом деле, угодливость его невообразима. Например, — это было недавно, как я сказал уже, в день открытия, — несравненный Фориосо, ступив на канат, начинает прыгать. Едва он кончил, как паяц, в свою очередь, влез на канат и принялся, кривляясь, как обезьяна, передразнивать все его скачки. Поскольку прыжки описать невозможно, я постараюсь и образец и копию этих