- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (44) »
ПАТРИК КВЕНТИН ЛОВУШКА
1
Всего за несколько дней до случившегося дети бежали перед ним по опушке леса среди молодых кленов и высоких папоротников. По грунтовой дороге приближалась машина. Джон Гамильтон это слышал, и, наверное, Эмили Джонс услышала тоже, потому что она неожиданно крикнула: — Враг! И дети — все пятеро — бросились наземь и спрятались под листьями папоротника. Джон Гамильтон тоже упал на землю. Он знал эту игру. Он ее сам придумал. Он придумал большинство их игр. (Несостоявшийся папаша — так Линда называла его, когда хотела уколоть). А эту игру он придумал тут, в этом лесу, когда однажды сказал Лерою Филипсу: — Представь, что ты — зверь. И вдруг слышишь — идет человек. Ты бы вздрогнул и крикнул: «Враг!». Эмили Джонс тут же это подхватила — она всегда первая все схватывала: — Мы звери, звери! А люди — наши враги! Было это давно, ранней весной, но с тех пор время от времени по сигналу Эмили они снова становились Зверями, а мир людей превращался в мир Врагов. Лежа среди листьев папоротника, вдыхая свежесть зелени и влажный, отдающий грибами запах леса, Джон Гамильтон почти забыл о лежащем в кармане письме от фирмы «Рейнс и Рейнс» и о предстоящей схватке с Линдой. Дети отвлекли его. Как часто случалось и раньше, они снова сотворили свое маленькое чудо. Шум приближавшейся машины становился все громче и громче. Джону Гамильтону видна была обутая в резиновый тапочек нога Энджел Джонс, высовывающаяся из папоротников. Тимми Морленд и Лерой Филлипс, хотя и сидели неподалеку, спрятались так, что их не видно. Слева он слышал приглушенное пыхтение Бака Риттера. Бак толстый, и ему всегда не хватает дыхания. Приближавшаяся машина была, верно, просто случайной машиной из Стоунвиля и направлялась скорее всего в Арчертаун, или вверх по грунтовой дороге мимо его дома. Но сейчас она не была обычной машиной. Для Джона, чуткого как все художники к настроению окружающих, напряженность спрятавшихся детей, их увлеченность и вера — изменили все. Приближалась Опасность, угрожающая Неизвестность, Враг. Наконец машину стало видно. Это был его собственный старый черный «седан», и за рулем сидела его жена. На мгновение, пока машина скользнула мимо него, все приобрело для Джона неестественную значительность — как кадр, показанный на экране крупным планом. Линда была в машине одна, и все же она улыбалась — той предназначенной для посторонних улыбкой, которую он хорошо знал — прямой, открытой, простой, чтобы все видели, какой она прямой, открытый и простой человек. А слегка опущенные уголки рта указывали, что это откровенность, а не наивность и что ей свойственна также нью-йоркская искушенность и утонченность. Он знал, что она ездила в Питсфилд укладывать волосы. Отправилась она вскоре после того, как он зашел за письмами на деревенскую почту, где мать Эмили и Энджел Джонс служила почтмейстером. Он нарочно позволил жене уехать, не сказав о письме Чарли Рейнса, чтобы дать себе эти несколько часов отсрочки. Нелепо спрятавшись и наблюдая за ней, он представлял себе снова и снова ее сидящей под сушильным аппаратом, очаровательную Мадам как-там-ее-зовут, ее естественность и ее особый шик-блеск, который так заметно поднимал ее над другими, хуже одетыми клиентками. С этой улыбкой она вышла из салона красоты, помахав всем на прощанье рукой. Но и сейчас, когда улыбка никому не предназначалась, она все-таки играла на ее лице. Конечно, Линда улыбалась для себя — ведь она и сама была частью своих зрителей. И вдруг жалость к ней, идущая, пожалуй, уже не от любви, а только от понимания, поглотила и затопила его. Линда! — подумал он, и спазм сжал горло. Бедная Линда! Иллюзия освобождения, возникшая благодаря детям и их игре, — рухнула. Он снова ощутил свое бремя. Машина скрылась из вида. На мгновение все стихло, лишь листья папоротника слегка покачивались и мерцали в лучах вечернего солнца. Тут прозвучал таинственно завывающий голос Эмили: — Друзья-звери! Бурундуки, сурки, бобры, белки — о друзья лесные звери, слушайте! Опасность миновала! Враг скрылся! И она выпрыгнула из папоротника, и все остальные дети повскакивали на ноги следом за ней — Бак, толстый и раскрасневшийся, Тимми Морленд — тощий и подтянутый, как фокстерьер, Лерой, чьи белые зубы блестели на фоне золотисто-коричневой кожи. Энджел Джонс, всегда озабоченная, как выглядит ее одежда, принялась старательно отряхивать веточки, приставшие к джинсам. Она обернула к Эмили свое круглое пухленькое личико, которое портит лишь вечное стремление взять верх над старшей сестрой: — Дурацкая игра! Ведь это вовсе не Враг! То была миссис Гамильтон! И это всем известно. — Ну и что же, дурочка! — Эмили теребила свою длинную темную косу. — Все равно это был Враг! Они все — Враги. — Она повернулась к Джону. — Правда, Джон? Любой из них — Враг! — Конечно, — отозвался Джон, чувствуя всю неловкость и неуместность своего присутствия. — Когда вы — Звери, все они — Враги. Какого дьявола он тут торчит? Взрослый человек валяет дурака с кучкой детишек — да еще в такой момент. — Я бобр, — крикнул Бак Риттер. — А я ондатра, — завопил Лерой. Тимми Морленд пронзительно заорал: — А я большой черный медведь! Энджел Джонс следом за ними заплясала, закружилась, раскинув руки и сжав губы: — А я скунс! Эй вы, слышите, — я скунс! Джон сказал: — Ну, друзья, пожалуй, мне пора домой. — Нет, — закричали дети. — Нет! Эмили обняла его за талию: — Джон, дорогой, хороший Джон. Вы обещали пойти с нами купаться. — Да, — вмешался Тимми — вы обещали! — Вы обещали, — крикнула Энджел. — Противный, низкий, старый, глупый обманщик! Вы обещали пойти с нами купаться. Лерой Филипс застенчиво вложил свою руку в ладонь Джона. Пальцы его были сухими и теплыми — как лапка зверька: — Пожалуйста, мистер Гамильтон. Джон выбрался из папоротников на дорогу и помахал им рукой: — Пока, ребятки! Может, завтра. — Завтра! — завопили они. — Завтра встретимся. Вы обещали. Завтра! — Слушай, Бак, — донесся до него пронзительный, возбужденный голос Энджел. — Я — дятел. Я огромный-огромный дятел, с огромным-огромным дятловым носом… Джон Гамильтон направился домой. Идти недалеко. Высокий молчаливый лес, почти такой же дикий, как и тогда, когда в нем охотились алгонкины [1] , тянулся по обе стороны дороги. Надо было пройти примерно четверть мили в сторону от Стоунвиля вверх по холму и перейти мостик через ручей. И он — дома. Жалость к Линде не оставляла его. Она приложит все усилия, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Уж она
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (44) »