Джон Стейнбек Легенды о короле Артуре и рыцарях круглого стола

Вступление

Много славных книг писано о короле Артуре и о его благородных рыцарях на французском языке, кои я видел и читал за морем, но на нашем родном языке их нет…

И посему я, по простому моему разумению, мне Богом ниспосланному, при благоволении и содействии всех этих благородных лордов и джентльменов, предпринял напечатать книгу, недавно на английский язык коротко переложенную, о славной жизни помянутого короля Артура и иных из рыцарей его по списку, мне переданному, каковой список сэр Томас Мэлори, почерпнув из неких французских книг, на английском языке в кратком изводе составил.

И я, в согласии с этим моим списком, составил набор, дабы люди благородные могли узнать и перенять благородные рыцарские подвиги, деяния добрые и достойные, кои совершали иные из рыцарей в те времена и через то прославились, а злые люди бывали наказаны и часто повергались в позор и ничтожество. И притом смиренно умоляю всех благородных лордов и дам и все другие сословия, каких бы состояний и степеней ни были они, кто увидит и прочитает труд сей, сию книгу, пусть воспримут и сохранят в памяти добрые и честные дела и следуют им сами, ибо здесь найдут они много веселых и приятных историй и славных возвышенных подвигов человеколюбия, любезности и благородства. Ибо истинно здесь можно видеть рыцарское благородство, галантность, человеколюбие, дружество, храбрость, любовь, доброжелательность, трусость, убийства, ненависть, добродетель и грех. Поступайте же по добру и отриньте зло, и это принесет вам добрую славу и честное имя.

Также принято будет чтение сей книги и для препровождения времени, а верить ли и принимать за истину все, что в ней содержится, или же нет, вы вольны и в своем праве. Но написано все это нам в назидание и в предостережение, дабы не впадали мы во грех и зло, но держались и укреплялись в добродетели, через это можем мы заслужить и достигнуть доброй славы и честного имени в сей жизни, а после сей краткой и преходящей жизни — вечного блаженства в небесах, что да ниспошлет нам Тот, Кто царит в небесах, един в трех лицах. Аминь.

И с тем, приступая к означенной книге, которую я посвящаю всем благородным князьям, лордам и леди, джентльменам и дамам, кои пожелают прочесть или послушать о славной и благородной жизни этого великого завоевателя и превосходного короля Артура, некогда правившего нашей страной, прозывавшейся в те дни Британией, я, Вильям Кэкстон, простой человек, предлагаю всеобщему вниманию сию книгу, которую я отпечатал и которая толкует о благородных деяниях, подвигах воинской славы, рыцарства, доблести, человеколюбия, мужества, любви, галантности и подлинного великодушия, равно как о многих удивительных историях и приключениях.

Томас Мэлори. Смерть Артура^[1]

Почему-то многие взрослые люди благополучно забывают, каких мучений им стоило научиться читать. А между тем это, возможно, величайшее усилие, которое каждому индивиду приходится предпринимать в своей жизни. Задача осложняется еще и тем, что усилие это предпринимается на заре нашей жизни. Ведь все мы постигаем грамоту в раннем детстве. Попытки взрослых научиться читать, как правило, оказываются малоэффективными — дело сводится к простому заучиванию набора символов. Подумайте сами: ведь неспроста же человечество существует на земле уже миллионы лет, и лишь в последние десять тысяч лет освоило этот волшебный фокус — превращать крошечные закорючки в магию слов.

Не знаю, насколько применим мой личный опыт ко всем остальным людям, но я наблюдал за собственными детьми и узнавал в них себя. Уж они-то, по крайней мере, прошли мой тернистый путь от начала и до конца.

Я до сих пор помню свои детские ощущения: все слова — не важно, напечатанные или написанные от руки — казались мне злобными демонами. А книги, которые доставляли мне столько страданий, были моими злейшими врагами.

И это при том, что рос я в доме, где литературу знали и ценили. С Библией я познакомился едва ли не в колыбели. Дядья мои охотно цитировали Шекспира, а беньяновское «Путешествие паломника» я впитал, что называется, с молоком матери. Но все эти тексты проникали в меня через уши. Я легко воспринимал звуки, ритм, образы. Что же касается книг, то они так и оставались для меня орудиями жестокой пытки — щипцы и клещи, тиски для больших пальцев и прочая, и прочая. Бр-р, меня до сих пор бросает в холодный пот от этих воспоминаний. А затем в один прекрасный день в комнату вошла тетушка и, отвергнув все мои возражения, вручила мне книгу. Я с ненавистью разглядывал черные буковки, которые никак не желали складываться в слова. Я и не припомню мига, когда все стало постепенно меняться. В конце концов страницы раскрылись и впустили меня в свой мир. Волшебство свершилось! Библия, Шекспир и «Путешествие паломника» принадлежали всему миру, но эта книга… она была только моей! Как вы догадываетесь, она оказалась сокращенной кэкстоновской версией романа Томаса Мэлори «Смерть Артура». Я был очарован необычным произношением слов, да и сами слова — старинные, давно уже вышедшие из употребления — имели надо мной неизъяснимую власть. Возможно, именно тогда во мне и поселилась страстная любовь к английскому языку, которой я страдаю всю свою жизнь. Я с удивлением открыл для себя проблему языковых пародоксов: оказывается, cleave означает одновременно и «прилипать, склеиваться», и «раскалываться»; словом host может обозначаться как враг, так и гостеприимный друг; a king (король) и gens (род, клан) происходят от одного и того же корня. Довольно долгое время я пользовался своим тайным языком: yclept и hyght, wist и accord означали для меня «мир»; entente — «цель», a fyaunce — «обещание». Старательно шевеля губами, я произносил букву, в старину известную как «торн» (thorn), на манер буквы «р» — которую она напоминала очертаниями — вместо того, чтобы произносить правильный звук th. Сейчас, задним числом, я не стыжусь этого. Ибо все в моем родном городке первое слово в названии «Ye Olde Pye Shoppe» произносили как «йе». Так что даже лучшие из лучших навряд ли были лучше меня, маленького мальчика. Уже гораздо позже я узнал, что в этом злополучном «Ye» буква «у» заменила устаревший «торн». Однако тогда я шептал про себя таинственные и прекрасные слова — «Когда народится это дитя, повелите отдать его мне тайно через задний замковый выход некрещеным» — и, как ни странно, узнавал их, каким-то шестым чувством улавливая смысл высказывания. Думается, меня очаровывала сама странность языка, и она же помогала мне проникнуть в далекую сцену, где