приумолкли? И ни одного женского голоса в мою защиту? Ни одного? О, бедные, бедные женщины. Но поглядите на ваших мужей, но поглядите на эти вытянувшиеся, побледневшие рожи. И запомните их на всю жизнь, это полезно. Трусы! Европейско-американские трусишки! Как испугал вас свет, на миг блеснувший с востока. Прощайте, твердокаменные лбы, трусливые душонки. И ни шагу, пока я не сосчитаю до трёх. Я начинаю. Раз… два… три!..

И щёлкнув выключателем, Данилё Казакоф погрузил в темноту ревущий, стонущий, беснующийся зал.

И от внезапного шума и грохота приоткрыл свои меркнущие, когда-то лучистые глаза ботаник Екбом:

— Эйнар Нильсен, — хрипло позвал он.— Где это шумит водопад?

Екбом бредил.

— Эйнар Нильсен… Я хочу поглядеть на водопад. Это близко… Это там, где я родился… Поднимите меня. Я дойду… Эйнар Нильсен, сыграйте мне Грига… Эйнар Нильсен, где мой томик Гейне? Вечерком… Вечерком гулять ходила… Фрёкен Сельма… Фрёкен Сельма… Я подошёл к ней на своих стройных ногах… Я ей сказал… Фрёкен Сельма, я строен и красив. Но я из тех, что, полюбив раз… Эйнар Нильсен… Ach, ich stamm von je ne… von jene Esel, velche stärben… Эйнар Нильсен, я даже не большой — я маленький, маленький ослик, Эйнар, я умираю…

И хроменький ботаник в первый и в последний раз в своей жизни ровно и прямо вытянул обе ноги. 

Глава девятая. II Mattino № 116. Napoli, 7/IV, 192…. г. (Вечерний выпуск). Грустное недоразумение.

Сегодня, в 9 часов утра, пассажиры парохода «Miramare», прибывшего из Sorrento в Неаполь, были неожиданно на некоторое время задержаны. По телеграмме соррентийской квестуры на этом пароходе следовал очень опасный преступник — русский большевик и агент Коминтерна, некий Данилё Казакоф. По приметам был обнаружен и арестован один из пассажиров, весьма приличного вида господин.

Но по доставлении его в комиссариат и по предъявлении документов оказалось, что арестованный не более и не менее, как знаменитый английский комический артист лондонского театра «Котенгарден» Ричард Рандольф, чьё имя известно каждому культурному европейцу и кто в прошлом году с таким колоссальным успехом выступал у нас в Италии: в Милане и в Риме.

К счастью, грустное недоразумение разъяснилось быстро, и наш дорогой гость был немедленно освобождён.

Быть может, этот прискорбный и весьма нелестный для нас случай чему-нибудь научит наших не в меру рьяных следопытов, кому на каждом шагу чудятся заговоры Коминтерна.

Мы, со своей стороны, выражаем сеньору Ричарду Рандольфу наше горячее сочувствие и наши лучшие пожелания и надеемся, что дорогой гость не откажет порадовать нас своим великим искусством, и заранее уверены, что здесь, в Неаполе, его ждёт не меньшая, чем в Риме или в Милане, пылкая любовь потрясённых зрителей.