Красота этой женщины была величественной, ужасающей, но не холодной, голос ее звучал до боли чисто и даже тепло, как низкие звуки флейты. И тем не менее это была та же самая женщина. Рассвет и ночь были единым целым, двумя ликами одной силы.

Элиан отбросила эти мысли. Опять искушение. Здесь это означает только ее смерть, а следовательно, и смерть Мирейна. Руки Элиан крепче сжали тело любимого.

— Он мой, — сказала дама рассвета, — и останется моим. Если только… Элиан в мучительной надежде затаила дыхание. — Если только ты не заплатишь свою собственную цену.

— Все что угодно! — вскричала Элиан. — Не торопись, дитя земли. Я ведь не торгуюсь. Цены здесь назначаются богами, а не мною, и речь идет о цене спасения одной человеческой жизни. Если, конечно, ты заплатишь ее. — Только назови, и это будет твоим. Дама рассвета взглянула на нее с некоторой долей жалости.

— Название очень простое. Это ты сама. Элиан ошарашенно заморгала. — Вернее, твоя сущность. То, что делает тебя Элиан, единственным в своем роде творением земли. То, что заставляет тебя мечтать о свободе.

Ее сущность. Та самая сила, которая вырвала ее из лап безумия, заставила отказаться от надежной помощи Вадина и привела в это место. Ее сила, ее упрямство, ее безрассудный нрав. Ее я.

Мирейн лежал на руках у Элиан. Еще никогда он не был так близок к красоте и так далек от нее.

Она любила его. Ее сердце болело от этой любви, когда она представляла себе его, снова стоящего перед ней с редкой для мужчины грацией и теплой ослепительной улыбкой.

И все же… Цена так велика. Разве она уже не заплатила достаточно и даже более чем достаточно? Будь на ее месте другая, она давно позабыла бы о своей любви и ушла. Другая рожала бы детей, выполняла роль регента, правила вассалами и королевствами, пока наследники не вступят на престол. Она могла бы править империей Мирейна; она обладала могуществом, ее любил народ, а отец и брат помогали бы ей. Даже Вадин, даже он покорился бы ей ради ее ребенка.

Или же она могла просто убить себя, как и намеревалась, и покончить со всеми колебаниями.

Но ведь жизнь так прекрасна, и она едва началась! А любовь — самое сладкое, что есть в жизни, и не только влечение тел, а чудо слияния двоих в одно целое: свободные и непохожие, они соединяются, как золото сплетается с медью в цепочке королевы.

Если она заплатит, то потеряет все это. А Мирейн? Что с ним произойдет, когда он проснется и обнаружит ее такой, какая она сейчас? Или того хуже: проснется и поймет, что прежней Элиан нет. Она станет робкой и покорной, какой и должна быть женщина в этом мире, без собственной мысли и слова.

Может быть, ему это будет безразлично. Может быть, такой она понравится ему еще больше. Может быть, она и не узнает, что сделала с собой.

Элиан дрожала, сотрясаясь от боли, охватившей ее душу. Достоинства, которыми она обладала, были достоинствами воина: мужество, великодушие, гибельная честность и верность, которая ни в грош не ставила все остальное. Элиан не жалела ни имущества, ни силы — и того и другого у нее хватало в избытке. Но великая добродетель жрецов, которая по горькой иронии называлась самоотречением, совершенно у нее отсутствовала.

— Я солдат, — сказала она, — и королева. Мученицей я еще никогда не была. Дама рассвета молча стояла над ней. Элиан склонила голову над телом Мирейна. Она умрет. Он тоже умрет. Они умрут, а мир будет существовать по-прежнему. И, возможно, так лучше. Может быть, Изгнанница имела на это право и злом является не только полная тьма, но и постоянный свет. А спокойствие этого мира зиждется на их хрупком равновесии.

Рука Мирейна соскользнула с груди и упала ладонью вверх. Солнце застряло буднично, без дарованной богом силы. Оно казалось не более чем пустяком, глупостью щеголя, украшением, помещенным в самое невероятное место, неудобным, непрактичным и почти абсурдным. Элиан отвела глаза и задрала подбородок. — Я заплачу, — сказала она.

Глава 28

Дама рассвета склонила величавую голову. Этот жест был воплощением гордости, но в нем скрывалось и уважение. Каким бы искренним ни было самоотречение Элиан, терпению ее пришел конец.

— Ну, чего ты ждешь? Забирай мой разум. — Так не платят, — сказала дама рассвета. — Ты должна отдать это добровольно. — Но я не знаю как!

Кажется, это была улыбка. Дама рассвета подняла руку. — Смотри! Элиан взглянула, ожидая увидеть даму ночи или кого-то еще более чудесного, но увидела… — Ты! Вадин промолчал. Он и здесь был прежним Вадином — высоким, усталым, ненавистным, неизбежным. — Ну конечно, кому же еще быть? Как ты сюда попал? — Я всегда был здесь — Неправда! — вскричала уязвленная Элиан. — С Мирейном была только я. А тебя здесь вовсе не было. Не было!

— Ты просто не хотела замечать меня. Кровь прилила к щекам Элиан. Но здесь у нее не было ни щек, ни крови — вообще никакой плоти. Лишь видения ее разума, очертания, которые она придала действию своей силы. Элиан была лишь обнаженной волей в пустоте разума Мирейна, восставшей против могущества, дремавшего в горе. Вадин пересек границу, вторгся туда, где в нем не было надобности и где его не ждали, где ему не надо было быть. Он обнаружил в конце концов свою ревность к той, которая заняла его место в душе названого брата. Элиан хотела, чтобы Вадин исчез.

Но он стоял как ни в чем не бывало. Он был даже мощнее, чем когда-либо.

— Не будь глупой. Мирейн в ловушке, и увидеть хотя бы это у тебя хватит ума. Если ты хочешь видеть его свободным, тебе придется расстаться со своим упрямством. Разрушь эту иллюзию: погрузись в разум Мирейна, найди его и приведи обратно к свету.

Наконец-то Элиан поняла ужасную истину. Еще в юности она усвоила один урок: каждый разум имеет множество уровней. Чем могущественнее сила, тем глубже можно опуститься. И тем не менее даже величественнейший из магов, мастер и учитель, мудрый заклинатель песен, никогда не осмеливался погружаться в самую глубину. Потому что существовал некий уровень — Стена Сигана, как его называл отец, — из-за которого не было возврата. Там разум оказывался заключенным в черные глубины бессознательного, недоступные даже снам. И человек, безусловно, терял там свою личность. И это единственный выход…

Избавиться от Вадина невозможно. Не помогут ни ненависть, ни презрение, ни простой отказ признать его существование. Вадин сделал еще хуже: взгляд его оставался по-прежнему гордым, но он просил прощения. За то, что находился здесь, то есть даже глубже, чем когда-либо опускалась она. За то, что она могла пройти только через него и с ним. За то, что ей предстояло даже худшее, чем просто самопожертвование во имя спасения