яд, разлагающий единение и свободу.

Строй ГРАДА ГОСПОДНЯ будет заключаться в том, что каждый будет работать на других безо всякой мысли об оплате, а всё нужное для себя будет получать от других в виде милостыни. Всё будет благодеянием и милостыней. В основе экономическ<ого> строя будет лежать не пролетариат, а нищенство. Нищенство будет только моральным, а не экономическим, потому что тогда и машины, и промышленность будут на благо, а не на зло человечеству.

То, что получаешь от одного, отдай сторицей, но никогда — тому, от кого получил, а всегда другому. Только тогда ни одно доброе дело не пропадет для человечества, а будет расти неудержимо, как лавина. Только тогда добро получит ту наступательную силу, которая в нашей культуре явл<яется> исключительной привилегией зла.

На вратах нашей эпохи написано:

Чтобы возможно было жить, надо переставить эти понятия, то есть признать злом 2 краеугольных камня нашей порядочности: благодарность и возвращение долгов.

Многие понятия, популярные в нашей культуре, как идеалы, — Справедливость, Равенство, Благодарность — имеют моральную ценность лишь постольку, поскольку они явл<яются> по ученью любви. Взятые же как самодовлеющий идеал, они становятся источником всяческих заблуждений и социальной отравой.

Равенство со стороны духовно высшего к низшему — прекрасно и необходимо, но идея равенства в сознании низшего по отношению к высшему — источник всяческого зла, т. к. ведет к равнению по ничтожнейшему и ограниченнейшему.

Справедливость, как миг, как порыв любви, как мятеж против беззакония, — прекрасна, как акт (не как последствия). Справедливость судящая, наказывающая — зло. Нет закона, справедливого для двух людей, потому что моральные пути не совпадают и героический поступок одного явился бы преступлением для другого. Социальный закон только тогда хорош, когда он имеет в виду полезность, а не справедливость.

Благодарность, понимаемая, как возвратное чувство, обращенное к даятелю, — тупик, лишающий общество законных процентов добра.

В самые патетические моменты любви, когда человек чувствует, что он переживает моменты, единственные в мире, на самом деле он повторяет те же слова и те же жесты, что миллионы раз повторялись до него и повторяются ежеминутно. Это свойство всех стихийных и органических проявлений духа. В революции бывает то же, что и в любви. Мы льстим себя тем, что русск<ая> революция непохожа на какие бы то ни было революции, бывшие до нее, а между тем, все ее жесты, все ее слова, все психологическ<ие> ступени ее совпадают со всеми теми жестами, словами и псих<ологическими> моментами, что переживали и будут переживать др<угие> народы в минуты исторического оргазма.

Когда в наши дни берешь стихотворения Верхарна, посвящ<енные> городу, толпе, мятежу, то кажется, что имеешь дело с изумительн<ым> случаем поэтическ<ого> провиденья. Между тем, на самом деле это лишь нормальное поэтическое обобщение, возведение своего опыта, чувства, переживания до широты общего закона. Поэтому же влюбленный берет книгу стихов и читает в ней повесть о самом себе.

Верхарн первый из поэтов подошел к пафосу толпы, к пафосу городских переживаний. И до него были поэты, воспевавшие революцию, но они говорили обычно лишь патетические слова по поводу, заслуга же Верхарна в том, что он первый дал не оду, а попытался зафиксировать состояние духа, брошенного в водоворот совр<еменного> города, и расчленить основн<ые> силы, образующие его лихорадочное бытие.

Верхарн — наблюдатель, производящий эксперимент над самим собой и дающий своим наблюдениям форму дифирамба.

Между человеком и Богом существует определенный экономическ<ий> договор, находящийся в состоянии скрытой возможности, но немедленно приходящий в действие по первому требованию человека.

«Не заботьтесь о завтрашнем дне… „И Господь небесный питает их“… „Просите и дастся Вам…“»

Господь берет на себя устройство земных дел человека, пока он сам будет заниматься делами господними. И обещает исполнение всякой просьбы, к нему обращенной.

Переворачивая планы, последнее обещание сводится к моральному очищению, просветлению желаний и к приведению их в гармоничное согласие с планами Божьими, т. к. желание есть не что иное, как скрытая форма зрения на будущее, данная человеку.

Организация искусства

Революционные эпохи благоприятствуют формированию художественных темпераментов, но это плохое время для процветания искусства. Искусству нужна тишина, молчание, уединение. И в мирное время искусство развивается обычно вопреки обществ<енным> условиям, сквозь упорную и косную толщу мещанства, осторожно прорастая своими тончайшими питательными волокнами. Вместе с др<угими>, более устойчивыми обществ<енными> нарастаниями, революция, конечно, рвет и эти нежные ткани.

Но опасность не в этом. В эти минуты общественность обыкновенно слишком охотно уступает искусству свои ходовые идеалы, а художники, доверчиво принимая их на веру, переносят в искусство слова и понятия, имеющие смысл и ценность в общественности, но в области искусства являющиеся и вредными, и лживыми.

Корень ошибки, лежит в том, что справедливое и полезное в области материального строительства жизни не полезно и не справедливо, когда переносится в область духовную. Равнозначащими в этих областях будут требования диаметрально противоположные, но отнюдь не тождественные.

Принцип равенства, вполне разумный в области правовой, может стать губительным, если его применять в области, где всё основано на устремлении к высочайшему и совершеннейшему, то есть, где всё основано <не> на демократизме, а аристократизме. Если для мира материального верен и необходим принцип демократизма, то для мира духовного настолько же необходим принцип аристократизма.

В моменты революций, когда совершается демократизация направлений и отправлений обществ<енной> жизни, совершенно нормально говорить об аристократизации искусства. Напротив, принцип «демократизации» искусства, «общедоступности», «искусства для всех», вообще всякое проявление референдума большинства в искусстве представляют вопиющую бессмыслицу и находятся в полном противоречии с идеей революции, т. е. освобождения.

Право собственности

Собственность священна — это право дара. Мое только то, что я могу пожертвовать. Собственностью может быть только то, что неповторимо.

Все фабричные вещи